Около двух часов ночи поезд подошел к незнакомой станции. Пассажиры еще продолжали дремать, когда из репродуктора раздался громкий голос:
— Наш поезд прибывает на конечную станцию. Выходя из вагонов, соблюдайте порядок. Не задерживайтесь, проходите вперед. Не создавайте сутолоки — она на руку карманным воришкам.
Голос прозвучал сердито,— видимо, говорившему смертельно хотелось спать. Поезд замедлил ход, потом резко затормозил и остановился. Торговки, стоявшие в проходе, повалились друг на дружку. Обругав машиниста, они стали выходить из вагона. Мы с Лоан подождали, когда народ разойдется, и тоже направились к выходу. В этот момент около нас оказался юноша, который всю дорогу ехал в одном с нами вагоне.
— Держитесь около меня,— сказал он,— сдается мне, что в этом городе у вас нет ни знакомых, ни родственников.
Я живо откликнулась:
— Очень вам благодарны.
Но где-то в глубине души у меня возникли сомнения: а можно ли верить этому юноше? Дело в том, что за ъсю дорогу он не перекинулся с нами ни единым словом: тогда, когда напротив нас усадили хнычущего мальчугана, оказавшегося воришкой, и даже тогда, когда обнаружилось, что нас обокрали. Он почти все время рассеянно смотрел куда-то в сторону и не вступал в общую беседу. Впрочем, его отделяли от нас еще две лавки с пассажирами, поэтому мы не успели к нему приглядеться.
Из вагона выбрались все пассажиры, кроме нас и незнакомого юноши. Ступеньки у вагона были очень высокие, поэтому он сошел первым, а потом по очереди помог нам спуститься, легко подхватив на руки. Потом он взял нашу сумку с едой, которая заметно полегчала, и сказал со смехом:
— А что было потом?
— Мать как следует всыпала мне, так, что урок запомнился на всю жизнь. Ладно, хватит об этом, лучше смотрите под ноги, а то свалитесь в ущелье.
От станции к городу нужно было спускаться по ухабистой дороге, которая шла круто вниз. В сущности, это была не дорога, а горная тропа — ширина ее не превышала и двух метров. Когда-то она была покрыта белым щебнем, но дожди сделали свое дело, и от щебня мало что осталось, зато из-под земли вылезли могучие корни вековых деревьев. Чуть ли не на каждом шагу попадались валуны — деревья мешали им скатиться вниз. На станции не светился ни один фонарь, поэтому мы пробирались в темноте. Стрелочник, у которого в руках был фонарь со стеклами трех цветов — зеленого, красного и желтого, отправив поезд, тут же скрылся в комнате, где продавали билеты, плотно затворив за собою дверь. Так что нам светили лишь звезды, да еще внизу, под горой, там, где проходила шоссейная дорога, мерцали огоньки придорожных харчевен. Мы спускались вниз, цепляясь за нашего проводника, а торговцы и торговки, местные жители, которые несли свою поклажу на коромыслах, чувствовали себя совершенно уверенно — им было не привыкать ходить в темноте по этой дороге. Мы с Лоан с интересом прислушивались к непонятной для нас речи местных жителей.
— Это китайцы,— сказал наш проводник.— Чувствуете аромат табака? Они привозят к нам в горы табак из Донгмо.
Я потянула носом и уловила вместе с ароматом табака запах пота и запах вьючных лошадей, которые привычно брели вниз, цокая копытами. Наконец впереди неподалеку показались огни харчевен. Большие харчевни освещались газовыми рожками, харчевни поменьше довольствовались каждая двумя-тремя керосиновыми лампами. В харчевнях хозяйничали люди, одетые в черную одежду с матерчатыми пуговицами. Они зазывали посетителей сразу на нескольких языках:
— Кто там с ночного поезда? Милости просим. Подкрепитесь лапшой! Есть и пресная, есть и острая, лапша у нас очень вкусная!
— Не угодно ли рису с мясом под сладким соусом, с жареными бобами и соленьями? Заходите, заходите! Милости просим!
Эти слова говорились по-вьетнамски, затем по-китайски, затем на языке таи, затем на языке нунг.
Наш молодой проводник разъяснил:
— Некоторые из содержателей харчевен могут говорить и на других языках: лоло, шанзиу, шанти. Среди тех, кто промышляет здесь, есть знатоки многих местных языков.
Наш спутник привел нас в маленькую харчевню, освещенную двумя керосиновыми лампами. Хозяйкой оказалась молодая женщина с коротко остриженными волосами. На ней была синяя блуза с подрубленным воротничком, застегнутая на матерчатые пуговицы. Лицо хозяйки нам показалось добрым.
— Здравствуй, Муй! Накорми-ка меня и моих племянниц!
Хозяйка приветливо улыбнулась:
— А, это ты, Као! Здравствуй, здравствуй! Давненько мы с тобой не виделись. Где это ты обзавелся племянницами?
Као хохотнул в ответ:
— Разве ты не знаешь? У моей сестры куча ребят. Не угостишь ли ты меня моим любимым блюдом?
Хозяйка закивала головой:
— Конечно, конечно! Первый раз ты его попробовал года четыре назад, да? Еще могу предложить тебе мясо с кисло- сладким соусом, хочешь?
— Как не хотеть! И не забудь угостить нас соевым пирогом с начинкой из жареного мяса! Сегодня я устраиваю маленький пир!
В это время в харчевню толпой повалили посетители, судя по всему, торговцы. Они расселись вокруг стола на трех длинных скамьях, напоминающих школьные. Хозяйка проворно подала нам кушанья, затем поспешила к новым посетителям.
Као между тем подобрал две пары палочек для еды и протянул одну пару мне, а другую Лоан.
— Ну, племянницы, принимайтесь-ка за еду! Чувствуйте себя как дома! — сказал он с доброй улыбкой.— Вы приехали издалека, проголодались с дороги, так что здешнее угощение вам покажется вкуснее домашней еды. Насколько я понимаю, вы вздумали попутешествовать. Не так ли?
Као посмотрел на нас, хитро прищурившись, однако с лица его не сходила приветливая улыбка. Глядя на его доброе лицо, я вдруг позабыла про недавние огорчения и страхи, его веселость передалась мне, и с моей души словно камень свалился. Еда в маленькой харчевне пришлась нам по вкусу, но самым изысканным и диковинным оказалось любимое блюдо Као — черные плоды дерева чам, фаршированные мясом. Торговцы и торговки, сидевшие за большим столом, смачно чавкали и хлюпали. Они заказали вино и пили его не чарочками, а целыми чашками. Мне и Лоан, не привыкшим к запаху вина, стало не по себе. Наши соседи громко смеялись, демонстрируя золотые и серебряные зубы, блеск которых почему-то вызывал у нас жуткое чувство. Женщины чесали у себя в голове, а мужчины скребли бритые затылки. После обильной еды нам захотелось чаю. Пока мы пили чай, в харчевне появились новые посетители. Као расплатился с хозяйкой и сказал нам:
— А теперь надо где-то устроиться!
Мы взяли нашу сумку и вышли на улицу. «Где мы можем устроиться?»—подумала я с тоской, глядя на длинную каменистую улицу, на которой не было ни одного прохожего. Правда, время от времени в полутьме раздавался стук колес — это ехали повозки с поклажей. Освещены были только харчевни. На больших харчевнях висели таблички с надписью: «Здесь можно остановиться на постой. Пять донгов за койку».
«Отдать пять донгов за ночлег? Нет, это нам не по карману! Для нас пять донгов — целое состояние,— подумала я,— особенно после того, как нас обобрали». Као словно угадал мои мысли.
— Я тоже далеко не богач,— сказал он.— Платить за ночлег целых пятнадцать донгов — это нам слишком дорого. К тому же скоро начнет светать. А эти постоялые дворы просто кишат клопами, можно запросто подхватить какую-нибудь заразу, тогда беды не оберешься. Давайте лучше устроимся где-нибудь на чужой веранде! Я расстелю кусок брезента, мы сядем рядышком и немного вздремнем. Хорошо?
Само собой разумеется, мы тотчас согласились. Као подвел нас к дому с крышей из старинной черепицы, окруженному широкой открытой верандой, и вьюрал место, куда доходил свет от находившейся неподалеку харчевни.
В тот момент лучшего убежища мы бы не нашли. Као достал из своей дорожной сумки кусок брезента и расстелил его. Он снял с себя ремень и привязал дорожную сумку к своей ноге, потом развернул плащ и укрыл им нас и себя. Мы прижались друг к другу и тотчас задремали, но не прошло и часа, как я проснулась, потому что сильно продрогла. Плащ, увы, совсем не согревал! А толстушка Лоан между тем крепко спала: ей было тепло, потому что она сидела посредине. Као тоже спал. Видимо, он не чувствовал холода, потому что под рубашкой у него было теплое белье. Только одна я дрожала от холода: в горной местности ночи, оказывается, чересчур прохладны. В харчевнях уже не горел свет, они закрылись одна за другой. Все погрузилось в ночную мглу. На фоне темного неба очертания домов напоминали зубы крокодила, широко разинувшего жадную пасть. Там, где кончались улицы, начинались горы. Устремившиеся ввысь таинственные, неприступные громадины ночью наводили на меня ужас. Слышно было, как в ущельях воет ветер. Время от времени в ночи раздавался жалобный крик какой-то птицы, от этого крика мое сердце судорожно сжималось и замирало. Я уже больше не могла сомкнуть глаз и сидела, вперив взгляд в темноту. Вдруг мне почудилось, что на меня надвигается отвратительное страшилище с ощерившейся пастью, похожее на динозавра, изображение которого я видела в школьной лаборатории. Страшилище словно спрыгнуло с картинки и грузно шагало по дороге, покачивая своей огромной длинной-предлинной шеей, напоминающей подъемный кран. А с другой стороны ко мне подкрадывались дикари,— эти были похожи на неандертальцев и кроманьонцев, про которых мы учили в школе. Дикари вылезли из своих пещер в недоступных скалах и явились сюда, в наше укрытие. Один из них потряс меня за плечо своей косматой рукой и сказал:
— Что ты тут делаешь? Не хочешь ли пойти с нами? Ну, вставай!
От ужаса я не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. В этот момент ко мне и в самом деле приблизилась темная человеческая фигура. Сердце у меня бешено заколотилось и готово было выскочить из груди. Я хотела окликнуть нашего Као, но язык у меня словно присох к горлу. Приблизившийся ко мне человек оказался высоким, сутулым парнем. Он пошатывался, будто пьяный, но от него не пахло вином, и он не бормотал себе под нос, как это делают пьяные. Он медленно переставлял ноги и слегка размахивал неестественно длинными руками, похожими на палки, кое-как привязанные к вытянутому туловищу. Сначала я хотела закричать, чтобы парень убирался, но потом почему-то раздумала и стала ждать, что будет дальше. Я почувствовала острый запах пота, который исходил от парня.
При слабом свете звезд я разглядела прикрывавшие его лохмотья. А он между тем подошел совсем близко и молча уставился на нас. Постояв так минуту-другую, он вдруг тихонько запел:
У меня есть кошечка —
По двору гуляет.
У меня и домик есть —
Лаком весь сияет.
Потом он не спеша удалился, напевая на ходу свою песенку и скоро исчез в глубине улицы. Уже после я узнала, что это был сумасшедший, всем хорошо известный в городе. Я приложила руку к груди и почувствовала, как бьется мое сердце.
«Эх, ты, трусиха!» — подумала я и вспомнила мою бабушку, которая называла меня трусихой всякий раз, когда я просила ее проводить в уборную во дворе! Сама я идти туда не решалась, потому что на меня наводила ужас тень от старой смоковницы, что росла в углу двора. Я боялась привидений, а бабушка сердилась и называла меня трусихой.
Пока я досадовала на себя, проснулись и, как по команде, запели петухи. «Четыре утра!» — подумалось мне. Натерпевшись за ночь всяких страхов, теперь я понемногу успокоилась и уже не боялась темноты. Силуэты домов, которые совсем недавно казались мне громадными зубами неведомых страшилищ, больше нисколько не пугали меня. Я даже подумала, что человеку нужно уметь осваиваться в любом месте и превозмогать свои тревоги и страхи. С этими мыслями я подобрала под себя ноги так, что уткнулась носом в коленки,— в этой позе не так холодно,— и не заметила, как уснула. На этот раз я спала недолго, но без кошмаров.
Когда Као разбудил нас, из-за гор на востоке выглядывало солнце, но кругом еще блестели капли росы. Все вокруг просыпалось и наливалось красками утренней зари, словно только что распустившийся цветок. Солнечные лучи разогнали ночные призраки, и теперь я любовалась удивительной красотой этого горного края. В домах распахнулись двери. Хозяева харчевен наводили чистоту и уже приглашали первых посетителей. Ночью я не заметила, что харчевни украшены красными китайскими фонариками, оставшимися с прошлогоднего праздника Середины осени. Хотя красный шелк успел выцвести, тем не менее эти фонарики радовали глаз. На шкафчиках с печеньем, конфетами и чаем красовались синие и красные китайские болванчики. Уже шли на рынок жители городка. Среди них было много китайцев в пестрых национальных одеждах, но преобладали таи и нунги, которые носили одежду цвета индиго. В зеленой траве на крутых улицах переливались всеми цветами радуги капли росы, там и сям красовались лиловые и красные шапки каких-то неведомых мне цветов. Освещенные лучами утреннего солнца вековые деревья щеголяли свежей зеленью своих густых крон. Као повел нас в харчевню, где готовили манты, и купил нам по три штуки на завтрак. Потом он пошел на автобусную станцию, а нам велел дожидаться его. Мы еще допивали ароматный зеленый чай, а он уже вернулся.
— Придется оставить вас одних, мой автобус уходит через полчаса,— сказал он и добавил: — А автобус до Каобанга будет только через три дня. Советую вернуться в ту харчевню, где мы с вами ужинали, и попросить тетю Муй, чтобы она дала вам переночевать. Она добрая и в беде вас не оставит.
После этого Као достал кошелек, порылся в нем и протянул нам деньги:
— Вам со мной не повезло! К сожалению, я не богат. Вот вам тридцать донгов на расходы. При случае напишите мне письмецо. Запомните: Фам Ван Као, Геологоразведочный институт. Группа...
Я взглянула на тощий кошелек Као и отрицательно покачала головой:
— Большое спасибо, но деньги мы у вас не возьмем. Похоже, вы беднее нас.
Као широко улыбнулся своим белозубым ртом:
— Я буду на месте уже сегодня, а вам еще добираться много дней. Так что берите смело. Ишь ты, маленькая, а с характером! — сказал Као, обращаясь ко мне, ласково погладил меня по голове, потом достал клочок бумаги и стал что-то быстро писать.
Я думала, что он пишет свой адрес, но он писал записку для Муй из харчевни, в которой мы ужинали.
Потом Као протянул мне исписанный клочок бумаги:
— Отдайте эту записку тете Муй. Она вам поможет. А теперь мне пора, желаю вам удачи! Ну пока!
Не выслушав наших слов благодарности, Као подхватил свою дорожную сумку и быстро зашагал в сторону автобусной станции. Мы так растерялись, что не двинулись с места, а лишь смотрели ему вслед. Ветер трепал волосы нашего спутника и воротничок рубашки. Больше мы с ним никогда не встречались. Адрес, который он нам сказал на ходу, мы, конечно, не запомнили, потому что в ту минуту были слишком взволнованы предстоящим расставанием. Но в моей памяти навсегда осталось его лицо с широкой белозубой улыбкой. Он появился и исчез из виду, как появляются и исчезают в туманной дымке на горизонте вершины далеких гор.
Если бы толстушка Лоан не позвала меня, я бы еще долго пребывала в оцепенении.
— Послушай, Бе! — потянула она меня за руку.— Пойдем к тете Муй! Прочти-ка, что написал про нас Као.
Я взяла из рук Лоан записку, которая каким-то образом оказалась у нее, и стала разбирать стремительный бисерный почерк Као.
«Дорогая Муй! Я не имею возможности задержаться здесь, хотя к тебе по-прежнему питаю самые лучшие чувства. Ведь мы с тобой самые добрые друзья, да? Пользуясь случаем, хочу попросить тебя об одном одолжении. Речь идет об уже известных тебе девочках, которые ехали со мной в одном вагоне. У них украли все вещи, а им предстоит добираться до самого Каобанга. Будь добра, приюти их у себя на несколько дней. Надеюсь, моя просьба не огорчит тебя. Заранее тебе очень благодарен. При случае обязательно загляну».
Я бережно расправила смятый клочок бумаги, который, как я понимала, был для меня и Лоан чем-то вроде амулета. Потом мы с Лоан пошли в сторону вокзала — туда, где харчевни работали почти круглосуточно, обслуживая шумный торговый люд. По дороге Лоан начала хныкать: она, видите ли, уже успела проголодаться! Я знала, что это выдумка: просто ей захотелось снова полакомиться мантами. Действительно, манты в здешних местах на редкость вкусные, такие манты могут готовить только китайцы. Разве можно сравнить с ними манты, которые готовят в нашем городе? У нас делают слишком грубое тесто! Я купила для Лоан одну штуку, а себе покупать не стала, сказав Лоан, что сыта. Я помнила, что должна расходовать деньги очень экономно, ведь наше путешествие наверняка не обойдется без новых непредвиденных приключений. Толстушка Лоан смутилась. С пристыженным видом она протянула мне половину того, что было куплено ей одной, но я решительно отказалась и только после долгих уговоров съела крошечный кусочек, чтобы не слишком огорчать мою Лоан.
В харчевню тети Муй мы пришли как раз в тот момент, когда она вытирала столы и занималась уборкой. Я вежливо поздоровалась с ней и протянула ей записку Као. Пробежав ее глазами, она бросила веник, уселась на стул и стала с любопытством нас рассматривать.
— У вас украли все вещи? И сами вы, стало быть, вовсе не племянницы Као? А кто у вас в Каобанге? Родственники? — забросала нас вопросами тетя Муй.
Я обстоятельно ответила на каждый вопрос. Выслушав меня, тетя Муй сказала:
— Конечно, я могу приютить вас на несколько дней, если только вы у меня ничего не стащите. Ясно?
У меня перехватило дыхание от обиды: никто еще не говорил мне таких грубых, жестоких слов. Я почувствовала, как мое лицо заливается краской стыда, а уши словно оглохли от звона. Мне понадобилось немало усилий, чтобы взять себя в руки и с достоинством ответить:
— Мы не воровки. До свидания.
С этими словами я взяла нашу сумку и направилась к выходу.
Тетя Муй, видимо, поняла, что хватила через край. Она бросилась за мной и сказала примирительно:
— Я сказала глупость. Не надо на меня обижаться.
Мне не терпелось поскорее уйти, но Лоан вдруг взмолилась:
— Бе, ну куда ты? Погоди!
Она, видимо, не на шутку перепугалась, сообразив, что нам совершенно некуда приткнуться. Ей, конечно, вовсе не хотелось опять проводить ночь у чужого порога, тем более что теперь рядом с нами не будет такого надежного человека, как Као. Мне стало жаль подругу, да к тому же было боязно лишиться пристанища в чужом городе, среди чужих людей.
И я решила вернуться.
Тетя Муй сказала:
— Ну вот и хорошо! Судя по вашему виду, вы из приличных семей!
Я все еще чувствовала себя несправедливо обиженной. Мне хотелось сказать: «Да, я из хорошей семьи. Более того, моя мама — учительница, а не какая-нибудь трактирщица, которая только и знает, что бегает с подносом вокруг всяких торговцев и торговок». Но мне не оставалось ничего, как молча проглотить обиду.
В тот день и во все последующие дни мы с Лоан помогали тете Муй по хозяйству, прибирали в харчевне, мыли посуду, чистили ростки бамбука, рвали в огороде овощи, ощипывали кур и уток. За это тетя Муй вполне прилично нас кормила и пускала ночевать у себя в кладовке. Наша хозяйка жила одна. Это обстоятельство мне показалось странным: по моему разумению, в ее возрасте если не живут одним домом с родителями, то отделяются от них, выйдя замуж и обзаведясь детишками.
Но тетя Муй жила совсем одна. Мы были не настолько знакомы с нею, чтобы спросить напрямик о причине ее одиночества. Впрочем, как-то раз к ней заявился незнакомый мужчина, в руках у него был туго набитый чемодан. Он приехал на велосипеде с моторчиком и сразу прошел в дом. Тетя Муй тут же дала нам с Лоан два донга:
— Сходите на рынок, купите себе инжиру. Погуляйте до вечера.
Мы пришли ровно в шесть часов: в это время харчевня начинала наполняться посетителями, прибывшими с вечерним поездом. Незнакомец к этому времени уже исчез. Больше никто из друзей к тете Муй не приходил. Я почему-то не могла себе представить, чтобы такой человек, как Као, мог водить дружбу с хозяйкой харчевни, хотя обращалась она с нами не так уж плохо.
Автобус на Каобанг ходил раз в три дня, но нам снова не повезло: сильными паводками размыло дороги в горах, в одном месте произошла катастрофа, поэтому местное транспортное управление объявило, что автобусные рейсы временно отменяются из-за ремонтных работ. Уже пошел седьмой день с тех пор, как мы приехали в этот город, а нам с Лоан не оставалось ничего иного, как ждать у моря погоды. Я не находила себе места от нетерпения и каждый день бегала на автобусную станцию, чтобы узнать, нет ли новостей. Но пока ничего обнадеживающего узнать не удавалось. Между тем погода нас не баловала. Лоан уже несколько раз говорила, что пора обзавестись теплой одеждой, но я никак не решалась на дополнительные расходы, так как боялась, что денег не хватит на билеты и на еду в пути: ведь предстояло добираться до далекой пограничной заставы в Кхауфай. Я решилась купить себе и Лоан лишь по паре брюк да по блузке каждой на смену тем, что были на нас. В итоге от наших ста семидесяти донгов и тридцати, которые нам дал Као, осталось сто пятьдесят четыре. Если купить два стеганых ватничка по тридцать шесть донгов, рассуждала я, то у нас будет только семьдесят два донга. Допустим, мы посадили бы себя на голодный паек, истратив деньги на билеты до Каобанга, но на что бы мы стали питаться, пока доберемся от Каобанга до заставы? Лесными кореньями да ключевой водой? Нет, это исключено! Тхать Сань , оказавшись в подобной ситуации, и не подумал бы унывать, а мы... Мы — другое дело. Мы были городскими жительницами и ни за что не отличили бы съедобных лесных плодов от ядовитых. И хотя мне нравились рискованные затеи и приключения, я четко понимала, чего я могу, а чего — нет.
На восьмой день вдруг подул холодный северо-восточный ветер. Продрогшая Лоан беспрестанно хныкала, я тоже стала мерзнуть, кожа покрылась пупырышками, и я почувствовала, что вот-вот заболею. Делать нечего: пришлось пойти в магазин и купить два ватничка из синего сатина в красный горошек. В этих ватничках мы с Лоан выглядели точь-в-точь как девочки-подростки из этого затерявшегося в горах городка. Если бы мы остригли спереди волосы и обзавелись челками, то нас уже невозможно было бы отличить от китаянок, предки которых давно поселились в этих местах. Тетя Муй сказала, что ватнички нам очень идут. А у меня на сердце кошки скребли, потому что с оставшимися деньгами мы вряд ли смогли бы продолжить наше путешествие. Долго ли еще нам служить на побегушках у хозяйки харчевни на улице Торговых гостей?
Шли дни, и в душе у меня копилось раздражение против всего того, чем я занималась в харчевне. А тетя Муй не скрывала своей радости: с тех пор как ей довелось заполучить двух помощниц, она готовила и продавала в два раза больше против обычного, и доходы ее, соответственно, заметно увеличились. Лоан все это мало трогало. Со мной она чувствовала себя в безопасности, не говоря уже о том, что ненавистный капрал Кан теперь был очень далеко, чему она искренне радовалась. Правда, Лоан скучала по своей маме и иногда даже принималась плакать, но быстро утешалась, находя себе какое-нибудь развлечение. Надо сказать, что в развлечениях у нас недостатка не было. У здешней детворы водились деньги. Одни покупали себе для забавы обезьянок, другие дрессировали кошек и собак, учили их ездить на детских велосипедах, устраивали всякие цирковые трюки. Лоан с восторгом принимала участие в этих играх, а я старалась оставаться в стороне. Однажды я чуть было не набралась храбрости и не попросила тетю Муй заплатить нам с Лоан за наш труд: ведь нам нужны деньги на дорогу. Но когда дело дошло до прямого разговора, я вдруг смутилась и ничего толком не смогла сказать. Здешние дети ухитрялись добывать деньги весьма несложными способами: они продавали пассажирам кипяток, а также плоды гуайявы и инжира, которые рвали в горах. Мы не могли последовать их примеру, так как все дни работали в харчевне тети Муй. В конце концов у меня возникло ощущение, что нас водят за нос. Когда я уже совсем было пала духом и потеряла надежду выпутаться из этой истории, все вдруг разом переменилось. Недаром говорят: беда приходит нежданно, а счастье негаданно.