«Как я буду жить завтра? И что вообще со мной будет? Какое я найду себе занятие?» — думала я, покидая директорский кабинет. Возле школьных ворот сердце у меня екнуло. Эти ворота были очень внушительными. Их створки держались на мощных столбах, когда их открывали, они издавали негодующий скрип. Возле ворот стояло дерево фыонгви с кроной, похожей на гигантский абажур. Мне было грустно видеть учеников, которые попадались мне навстречу. Они шли в школу, а я... Интересно, что их ожидает впереди? Я завидовала им. Я готова была позавидовать любому второгоднику за то, что его, несмотря на слабую успеваемость и озорство, все-таки не выгнали из школы, а оставили учиться. «Любой такой второгодник в тысячу раз счастливее меня»,— думала я с тоской. Какой-нибудь тупица и лодырь ходит в школу и не понимает, как это здорово — каждый день узнавать новое: то новое математическое уравнение, то новую химическую реакцию, то еще один закон физики, то новое стихотворение. Какой-нибудь лоботряс будет по-прежнему ходить в лабораторию, где я могла часами разглядывать человеческий скелет из гипса или изображение динозавра на стене. Отпетый двоечник будет запросто пользоваться моими ракетками, бегать возле растрескавшегося стола для игры в пинг-понг или ради забавы рвать цветы на нашей клумбе... Все эти счастливцы шли в школу, которая совсем недавно была и моей, а я... я иду домой с дневником, который теперь страшно открыть. При мысли об этом я залилась краской стыда и свернула с дороги на безлюдную тропинку, что вилась у края поля.
Вот уже начались людные улицы. Домой мне идти не хотелось. Я побродила по магазинам, потом все-таки свернула на свою улицу. С того дня когда я объявила голодовку, мама меня ни разу не тронула пальцем, но она не разговаривала со мной и даже избегала смотреть в мою сторону. Она просто не замечала меня, словно я для нее перестала существовать. Мне и самой казалось, что меня больше нет, раз мама молчит. Такая негодница, как я, недостойна называться дочерью учительницы Хань... Ей не нужна дочь, которую исключили из школы за безобразное поведение...
У дома капрала Кана я увидела толпу. «Что-то случилось»,— подумала я.
В нашем маленьком городке о любом происшествии люди узнавали мгновенно. Стоило чему-либо случиться, как на улице собиралась толпа. Моя мама строго наказывала мне обходить стороной любопытных зевак, жадных до скандалов в чужих домах. Но на этот раз мне надо было чем-то себя занять, поэтому я подошла поближе и столкнулась нос к носу с Рыжей Жабой, дочерью рыночного сторожа, которая была на год младше меня. Рыжей Жабой прозвал ее отец за то, что у нее на лице всегда была какая-то сыпь, а кожа была грубая и шелушилась. Училась она из рук вон плохо, просидела в начальных классах лишних три года, но ее так и не перевели в школу второй ступени. Виновата была в этом не только она: дело в том, что отец все время отрывал ее от учебы и заставлял помогать ему на рынке, она даже собирала с торговок плату за место. Кроме того, она постоянно занимала сразу по нескольку мест в очередях за продуктами, например за мясом, а потом брала с людей деньги за очередь. Она приноровилась отмечать свою очередь с помощью кирпичей, старых корзинок, рваных нонов ,— она оставляла их еще с вечера, поэтому утром оказывалась одной из первых. Она продавала за деньги свою очередь тем, кто не мог долго ждать. За место поближе к прилавку она брала один хао, за место подальше — пять су. Занимаясь такими делами, Рыжая Жаба привыкла дерзить другим и вообще слыла большой нахалкой и грубиянкой. Она могла в любой момент нагрубить какой-нибудь старухе или затеять драку с большими мальчишками. Рыжая Жаба целыми днями была на солнце, поэтому ее и без того смуглая кожа приобрела цвет закопченной сковородки, а реденькие волосы выгорели и порыжели. Эта самая Жаба с ее рыжими волосами казалась добропорядочным мамашам до того невоспитанной и уродливой, что они при случае пугали ею своих чад, особенно мальчиков. Если какой-нибудь мальчишка выходил из повиновения, то мамаша его предупреждала: «Будешь плохо себя вести, так и знай: вырастешь — женю тебя на Рыжей Жабе...» Такая угроза моментально приводила в чувство любого озорника.
Но ко мне Рыжая Жаба явно благоволила. Непонятно почему, она называла меня на «вы», а всем другим девочкам моего возраста «тыкала». Однажды я пошла за мясом и встала в конце очереди. Увидев меня, Рыжая Жаба тут же поставила меня вместо себя, растолкав при этом других. Купив мясо, я протянула Рыжей Жабе пять су и вежливо сказала: «Спасибо!»
Рыжая Жаба вылупила на меня глаза.
— Зачем вы так? Не надо обо мне думать только плохо.
Я стала отказываться, но Рыжая Жаба схватила меня за руку и потащила за собой на виду у знакомых и незнакомых людей, которые раскрыли рты от изумления...
И вот сейчас я встретила Рыжую Жабу у дома капрала Кана. Там только что разразился скандал, и она спешила поделиться со мной тем, что узнала от любопытных зевак.
— Так вы ничего не знаете? — с ходу начала она.— Капрал Кан поколотил свою новую жену. Его старшим сыновьям это пришлось по вкусу, и они тоже полезли с кулаками на тетю Лыу. Милиционер отвел капрала Кана в отделение милиции, а обоим этим выродкам здорово досталось от младшего брата тети Лыу, они вопили на весь дом.
— За что он избил тетю Лыу? И это через месяц после свадьбы!..
— Из-за денег... Из-за золота. Через них все это! — сказала Рыжая Жаба, презрительно скривив губы и воздев руки к небу; такой жест я видела у торговцев целебными снадобьями, расхваливающими свой товар — ментоловое масло, например. В выражении лица Рыжей Жабы было столько презрения и искушенности, что можно было не сомневаться: она-то знает цену деньгам.— Этот капрал Кан самым бессовестным образом обманул легковерную тетю Лыу,— продолжала Рыжая Жаба.— Еще до свадьбы он уговорил ее продать дом. Прибрав к рукам деньги и шесть унций золота, вырученные от продажи дома тети Лыу, этот тип стал уговаривать ее вложить капитал в прибыльное дело — торговлю опиумом. Она развесила уши... Капрал Кан куда-то укатил вместе с деньгами. Через неделю он появился и сказал, что его надули и никаких денег теперь у него нет. Тетя Лыу, конечно, вышла из себя, подняла крик, тогда муженек избил ее.
Я молча слушала Рыжую Жабу, а в душе у меня росло беспокойство за мою подругу Лоан: и на нее свалилась беда. Не зря в старину говорили: как придет напасть, так хоть вовсе пропасть.
Заметив мое удрученное состояние, Рыжая Жаба сказала с уверенностью:
— Если бы этот старый хрыч так обошелся со мной, я бы ему все кости переломала! Уж я-то бы получила назад свои денежки!..
В это время высокая старуха, которая неизвестно когда оказалась возле нас, окликнула Рыжую Жабу:
— Эй, ты, разбойница! Твой папаша орет на весь дом, тебя ищет.
Рыжая Жаба как-то вся съежилась и сразу ушла, кивнув мне на прощание.
Поразмыслив, я повернула назад. Когда я дошла до чайной, у меня возник план действий. Я зашла в чайную, нашла удобное местечко и стала ждать, когда Лоан пойдет из школы. В чайной оживленно обсуждались подробности драки в доме капрала Кана. Это событие дало людям повод лишний раз выволочь на свет божий темное прошлое капрала Кана, начиная с дурно пахнувших торговых делишек в былые времена и кончая сравнительно недавней махинацией, благодаря которой он получил у властей разрешение на торговлю пищевым льдом. Я слушала про все это до тех пор, пока не увидела стайку своих одноклассников, возвращавшихся из школы. Лоан была среди них. В отличие от других, вид у нее был понурый: мы ведь с нею жили душа в душу и почти никогда не разлучались. Без меня ей стало сиротливо. Увидев меня, Лоан затараторила:
— Сегодня вечером к вам придет папаша Тхе. Утром он был в роно, он заезжал на велосипеде к тебе, но вы разминулись...
Я была уверена, что папаша Тхе очень хорошо относится ко мне, но после всех этих событий мне не хотелось с ним встречаться. Он ведь тоже натерпелся из-за меня от директорши: ему даже объявили выговор. Я и так навлекла на его голову столько неприятностей! Сейчас я не смогла бы смотреть ему в глаза. У папаши Тхе всегда был вид доброго, честного человека, но, с тех пор как я заварила эту кашу, с его лица не сходила печать озабоченности и тревоги.
— Домой я не пойду,— вдруг вырвалось у меня. Не дав изумленной Лоан открыть рот, я добавила: — Тебе тоже надо кое-что обмозговать. Давай где-нибудь обо всем потолкуем!
Лоан послушно пошла за мной. Я вспомнила про старинную пагоду на тихой улочке, куда редко заглядывали школьники. Мы уселись под большим деревом, которое росло во дворе, и я рассказала подруге о том что произошло в доме капрала Кана. Я не утаила от нее и того, что ее мама попала в больницу.
— Сейчас ты отправляйся к нам,— посоветовала я Лоан.— После обеда моя мама отведет тебя в дом капрала. Ей ведь придется взять там одежду тети Лыу. Мне будет спокойнее, если рядом с тобой будет моя мама. Да и тебе самой это нужно.
Лоан ничего не ответила, но я знала, что она сделает так, как я сказала. Немного собравшись с мыслями, Лоан робко спросила:
— А ты, Бе... ты-то куда пойдешь?
— Пока я тебе этого не скажу. Давай в пять часов встретимся на старом месте, около лодки тетушки Ан Лак. Только ты ни в коем случае не проговорись об этом моей маме или папаше Тхе! Поняла? А теперь тебе надо идти.
Лоан совсем расстроилась, но не решилась мне возразить. Низко наклонив голову, она пошла прочь.
Я осталась сидеть под большим деревом. Мне надо было собраться с мыслями и решить, что делать дальше, куда идти... Пока я не могла ответить на этот вопрос.
«А может быть, мне вообще уехать из этого города?» — вдруг пришло мне в голову. Все учителя нашего городка хорошо знали мою маму. Здесь, в нашем маленьком городке, мне от них никуда не спрятаться: меня очень быстро найдут и приведут к маме. А мама окинет меня отчужденным взглядом и молча отвернется. Потом она будет целыми днями молчать... Что может быть страшнее этого молчания? От сурового, осуждающего взгляда материнских глаз и ее упорного молчания все в душе у меня переворачивалось. Это было куда хуже любой порки.
А не поехать ли в деревню к бабушке? Нет, слишком далеко. К тому же мама об этом быстро узнает. Но самое ужасное в том, что в деревне никуда не скроешься от многочисленной бабушкиной родни, от соседей и всех бабушкиных односельчан. Меня ведь всегда ставили в пример другим детям. «Посмотрите на нашу Бе,— с гордостью говорила бабушка.— В школу она пошла на два года раньше, а ведь все годы занимается лучше всех в классе». Или: «Наша Бе — чудо-ребенок. А у вас на уме одно озорство! Брали бы пример с нашей Бе...» И вот все узнают о том, что меня исключили из школы. Эта новость поразят их как громом, а я буду понуро молчать. Какими глазами я взгляну на бабушкиных односельчан? Мне и без того несладко. У меня, в конце концов, есть гордость... Неужели из-за обрушившейся на меня беды я должна отказаться от чувства собственного достоинства? Я и так казню себя за дурацкий поступок. В нашем городе мне теперь нигде нельзя показаться: будут смотреть как на заклейменную. На мне теперь печать позора...
От таких дум стало совсем невмоготу. Оказывается, слезы давно текли у меня по щекам. Размышляя о том, что делать дальше, я вдруг решила навестить Кау, маленького рыбака из деревни, что на том берегу реки.
— Кау, где ты? Ка-а-у! Замо-о-рыш!..
— Кто там? Заходите...— услышала я высокий чистый голос матери Кау, а потом увидела ее на пороге хижины.
Только теперь, при дневном свете, я разглядела эту необычную женщину как следует. Большой горб придавал ей сходство с крабом. А лицо, обрамленное волнистыми рыжими волосами, и в самом деле было красиво, однако благодаря огромным голубым глазам оно казалось до странного маленьким.
— Ты — та самая девочка, которая была у нас как-то поздно вечером? — спросила женщина с приветливой улыбкой.
Приветливость этой женщины меня так обескуражила и растрогала, что я ответила еле слышно:
— Да, это я...
— Входи в дом, а то на солнце очень жарко.
— А где Кау?
Хозяйка присела на бамбуковую скамейку, протянула руку за чашкой, налила мне чаю и только после этого ответила:
— Кау ушел в школу. А ты посиди со мной!
Когда я подняла к губам чашку с чаем, хозяйка не спеша пошла в кухню и скоро вернулась с котелком вареной кукурузы.
— Угощайся! — сказала она.— Мы с Кау уже поели.
Сколько доброты было во взгляде голубых лучистых глаз
этой удивительной женщины! Обезображенное горбом тело и доброе сердце... Мне так захотелось рассказать ей о своих бедах.
— Благодарю вас,— тихо сказала я.
— О, не стоит благодарности,— сказала она и опять приветливо улыбнулась.
Сама не помню, как я вдруг набралась храбрости и рассказала ей про все, что накопилось у меня на душе. Удивительное дело: этой женщине я доверилась как самому близкому человеку. Она слушала меня с очень серьезным видом, в глазах ее было сочувствие и понимание. Когда я закончила, она сказала проникновенно:
— Поверь мне, в конце концов все уладится. Вот увидишь — все будет хорошо.
Выговорившись, я почувствовала облегчение и сильную усталость: сказалось страшное напряжение последних дней. Глаза у меня слипались. Я заснула и проспала до половины шестого; меня разбудил Кау, возвратившийся из школы.
— Вставай! — сказал он.— Рис сварился.
Я вскочила и сразу сообразила, что уже близок закат. На западе алел багряный закат: в лучах заходящего солнца словно плавилась медь. По дому поползли вечерние тени. Только индийские хризантемы и петушиные гребешки в саду стали еще ярче, еще наряднее. Я вдруг вспомнила про наш уговор с Лоан и переполошилась.
— Который сейчас час, Кау? — спросила я.
— Скоро шесть,— ответил он, взглянув на закатное небо.
— Ой, мне нужно бежать!
— Никуда ты не побежишь. Рис готов. Сначала поужинай! — сказал Кау, удерживая меня за руку.
— Не могу, я обещала.
Кау окинул меня серьезным взглядом:
— Если у тебя важное дело, то тем более надо подкрепиться.
Тут из кухни вышла раскрасневшаяся мама Кау и тоже
стала меня уговаривать:
— Добрые слова не заменят доброго угощения. Поешь, детка.
Пришлось сесть и поужинать вместе с хозяевами. Поднос с едой вынесли во дворик. На подносе в большой миске дымились вареные бататы, в миске поменьше лежали соленые баклажаны, маринованный чеснок и стручки перца.
— А про рыбный соус ты забыл? — напомнила мать сыну. Сейчас принесу,— быстро ответил Кау, взял чистую пиалу и пошел в угол дворика, где стоял большой блестящий кувшин, прикрытый фаянсовым тазиком.
Кау осторожно снял тазик, под которым оказался слой сухих банановых листьев, а под листьями — марля. Отодвинув марлю в сторону, Кау зачерпнул пиалой рыбный соус и слизнул языком капли на донышке пиалы. Я еле удержалась от смеха.
Когда мы кончили ужинать, стали надвигаться сумерки. Бамбуковые листочки и нежные зубчатые листья мелии мелко дрожали и еле слышно перешептывались между собой, за верхушками деревьев слабо вспыхивали последние лучи заходящего солнца. Где-то за бамбуковой изгородью стали подавать голос жабы, которым пора было вылезать из своих сырых норок и щелей. Время от времени на меня с размаху садился заблудившийся кузнечик, их было видимо-невидимо в поле за деревней. Своими цепкими лапками кузнечик больно царапал и щекотал мне шею и ухо. Я слыхала, что вечером лягушка может неожиданно прыгнуть в пиалу с соусом или в блюдо с рыбой, однако ничего подобного не случилось. Кау и его мама, оказывается, имели обыкновение ужинать под открытым небом, так что можно было не сомневаться в том, что неприятных сюрпризов не будет.
Поужинав, я побежала к реке. Толстушки Лоан в условленном месте не было. Я уселась возле лодки тетушки Ан Лак и стала ожидать. Лоан появилась только после семи часов.
— Твоя мама не пускала меня,— объяснила Лоан.
— Почему?
— Она просила меня не уходить, потому что со мною ей не так тоскливо. Пришлось соврать ей. Я сказала, что мне надо сбегать к Журавлю за тетрадью по физике.
— Мама разыскивает меня?
— Да. Она обошла всех знакомых.
— Ну и что?
— Не найдя, она решила, что ты уехала к бабушке в деревню.
— Надо же...— пробормотала я, очень довольная тем, что все так правильно рассчитала.
— Мы вместе с тетей Хань были в больнице у моей мамы, потом взяли в доме капрала Кана мамину одежду,— сказала Лоан.
— Как себя чувствует тетя Лыу?
— Ничего, хотя все тело у нее болит. Она все время плачет, простить себе не может, что не послушалась совета твоей мамы.
— Она согласна, чтобы ты пожила у нас?
— Конечно. Она сказала, что, когда выйдет из больницы, ни за что не вернется к капралу.
Мы помолчали. Потом я спросила:
— Ты ужинала?
— Да. Я съела вареное яйцо и рис с водяным вьюнком .
— А я ела вареные бататы с солеными баклажанами. Очень вкусно, хотя и непривычно.
Лоан встревоженно посмотрела.
— Ты голодная? Вот, возьми! — Лоан извлекла что-то из кармана.
Это оказался кулек с конфетами. Не успела я положить в рот конфету, как Лоан достала из другого кармана какой-то пакет и протянула мне.
Я взяла пакет и поднесла к носу — уже было темно.
— Что это? — спросила я.
— Деньги,— тихо ответила Лоан.
Я изумленно вскрикнула и сказала с укором:
— Когда ты успела побывать без меня на острове и взять наши деньги?
— Я там не была,— ответила Лоан, покачав головой.— Это совсем другие деньги. Их тут очень много. Намного больше, чем мы с тобой закопали на острове...
Оглядевшись по сторонам, Лоан прошептала мне на ухо:
— Здесь двести донгов. Одни десятидонговые бумажки.
Я остолбенела. В те годы это была немалая сумма. Наши
капиталы, которые мы хранили в тайнике на острове, составляли только пятьдесят донгов. Пачка новеньких бумажек по одному донгу и по пять хао. Даже пятидонговых бумажек мы никогда не держали в руках, а тут десятидонговые... В те годы на три хао можно было купить не так-то мало. Например, один хао стоили три спелых банана, дюжина конфет из жженого сахара или пара пончиков. Одно куриное яйцо тогда продавали за шесть-семь су, а утиное — за донг и один хао. За три хао можно было купить большую пиалу горячей лапши с говядиной. Отсюда легко понять, что двести донгов для нас с Лоан были огромной суммой.
— Откуда у тебя эти деньги? — спросила я.— Кто тебе их дал?
— Никто.
— Тогда где ты их взяла?
Мой строгий тон смутил Лоан.
— Напрасно ты меня подозреваешь в чем-то дурном,— сказала Лоан.— Я не сделала ничего плохого. Завтра я тебе все расскажу, а сейчас мне пора, а то тетя Хань будет ругаться.
С этими словами Лоан повернулась ко мне спиной и не оглядываясь побежала назад.
Я засунула деньги в карман брюк. Я всегда была сладкоежкой и носила с собой что-нибудь вкусненькое: жареный арахис, каштаны, кукурузные хлопья, жареный клейкий рис. Именно поэтому я пришивала к брюкам специальный кармашек для сластей. Никак не думала, что сейчас этот кармашек мне очень пригодится. Я тщательно ощупала швы и убедилась, что кармашек пришит очень крепко, но для большей надежности заколола его булавкой.
Потом я вернулась в бедную хижину Кау и его матери. Кау собирался на рыбную ловлю.
— Возьми меня с собой,— попросила я.
Кау отрицательно покачал головой.
— Нет. Мама сказала, что ты очень устала и ночью тебе надо хорошенько выспаться. Как-нибудь в другой раз пойдешь со мной рыбачить. А сейчас ночная роса может причинить тебе вред,— объяснил Кау и вопросительно посмотрел на мать.
Та с улыбкой подтвердила:
— Он верно говорит. Тебе лучше остаться дома.
Кау посмотрел на меня с победоносным видом.
— Мама, наша гостья — городская жительница, она не привыкла есть бататы, сваренные в мундире,— сказал Кау, обращаясь к матери.— Приготовь для нее и для меня бататы по-городскому, ладно?
Мать Кау ответила своим чистым молодым голосом:
— Не беспокойся, сынок. Иди на рыбалку. Я сделаю, как ты просишь.
Кау взял сачок, удочку, корзину, в которой поместились разные баночки с приманкой. Вид у него был важный и недоступный, как у военачальника перед сражением. Я вдруг позавидовала этому мальчишке. Я тоже хотела бы быть такой же самостоятельной, как он. Мне тоже захотелось научиться какому-нибудь полезному делу, чтобы помогать маме, доставлять радость близким и стать опорой семьи.
Кау ушел, а я долго сидела молча, погрузившись в свои думы. Мои размышления прервал легкий шум: это мама Кау поднялась и пошла на кухню готовить бататы так, как велел сын. Я пошла за ней. Она отодвинула в сторону котелок с пареными отрубями для поросенка и поставила котелок с бататами. В плите весело трещала горящая полова. Мы держали котелок с бататами на огне до тех пор, пока из него почти не выкипела вода, после чего сунули его в тлеющую полову. Потом мы долго беседовали у теплой плиты. Спать я легла поздно. Я не привыкла ночевать в чужом доме, поэтому мне всю ночь снились сны. Я снова была участницей недавних событий, только во сне в них причудливо вплетались самые фантастические видения. И все-таки я хорошо выспалась. Сон подкрепил меня и принес душевное равновесие, без которого я вряд ли смогла бы спокойно продумать план действий на будущее.