Вечером к нам пришла толстушка Лоан. Против обыкновения, вид у нее был хмурый. Новость, которую она сообщила, и в самом деле была невеселой.
— Мама согласилась продать дом — так хочет капрал Кан,— печально сказала Лоан.
Не зная, чем утешить подругу, я не придумала ничего другого, как пойти с ней погулять по городу. Мы купили тыквенных семечек и цукатов из лакрицы, но от этого нам не стало легче: мы бесцельно бродили по улицам и молча грызли семечки. Около дома великовозрастной Бой наше внимание снова привлекли две темные фигуры под тем же большим деревом с густой кроной.
— Уважаемый учитель,— узнали мы голос Бой.
— Сколько раз я тебе говорил: зови меня просто Жа.
— Уважаемый учитель, мне нельзя...
— Ну почему ты такая боязливая? Девушка в твоем возрасте должна вести себя посмелее!.. Какие у тебя великолепные волосы! Прямо как у Фатимы...
— Что вы, уважаемый учитель...
— И руки у тебя красивые... Только отчего указательный палец такой шершавый?
— Это от иголки. Мама берет заказы, а я вышиваю.
— Ах, бедный пальчик! Весь исколот! Да уж ладно... За руки тебе полагается четыре балла, за волосы пять, за фигуру — пять с плюсом, за глазки — пять с минусом, за губки...
Тут в окне дома показалась голова отца Бой. Он небрежно выплеснул из стакана недопитое вино, чуть не облив им свою дочь. Учитель Жа вынужден был прервать свои словоизлияния, а мы с Лоан легонько ущипнули друг друга и попятились назад. Но, как назло, учитель вдруг повернулся в нашу сторону и увидел нас. От неожиданности глаза у него полезли на лоб, но в следующую минуту лицо перекосилось от гнева. Насмерть перепуганные, мы словно приросли к земле, а когда пришли в себя, то не придумали ничего лучшего, как пробормотать: «Добрый вечер, учитель...» И, что еще хуже, тут же пустились наутек. Пока мы стояли как вкопанные, учитель Жа сверлил нас глазами, в которых мы прочли угрозу: «Ах, так? Вы обе обнаглели до такой степени, что решили выследить меня? Хорошо, я вам покажу!..»
Если бы это было плодом нашей фантазии! Но, к нашему ужасу, глаза Жа в тот момент действительно налились такой злобой, что нам стало жутко. С той самой минуты в моей душе поселился страх, он парализовал меня, не давал мне свободно дышать. Когда мы подошли к моему дому, Лоан потянула меня за рукав:
— Что теперь будет? Мы пропали...— сказала она замогильным голосом.
Я приняла независимый вид.
— Чего нам бояться? В чем мы провинились?
Лоан печально покачала головой:
— Даже если ни в чем не виноваты, все равно пропали! Теперь он нас и вовсе возненавидит.
Я прикрикнула на Лоан:
— Да будет тебе! Ничего не бойся!..
Лоан умолкла, вид у нее был совсем сникший.
Ночью я увидела страшный сон. Мне приснилось, будто я стою на дне моря, крепко привязанная к подводной скале. Веревки больно впились в мои руки и ноги, но выпутаться из них невозможно. Вода вокруг меня прозрачная, холодная, у меня даже кости заломило. А навстречу мне медленно плывет огромная рыба. Между двумя рядами острых-преострых белых зубов — жадная рыбья глотка, похожая на темную пещеру в скале. Она медленно надвигается на меня...
Утром я проснулась поздно, вялая и расслабленная от кошмарного сна. Позавтракать не успела, помчалась в школу натощак. Первой была физкультура — урок, который мы раньше так любили и который теперь внушал нам панический страх.
Когда я пришла на спортивную площадку, Журавль подбежал ко мне и зашептал в ухо: «Будь начеку! Сегодня у этого Жа зверское лицо. Он орал сейчас на старосту. Велел приготовиться к бегу на сто и двести метров».
Я промолчала, но сердце у меня так и екнуло. По программе сегодня у нас должны были быть гимнастические упражнения на коне, но Жа почему-то заменил их бегом. Он вышел со свистком, засвистел — и мы выстроились перед ним в две шеренги.
— Разминка! Бег по кругу! — скомандовал Жа.
На этот раз он уже не читал нудных наставлений, а только резким голосом бросал короткие команды.
Мы начали бег по кругу, Жа отошел в сторону и наблюдал за нами, заложив руки за спину. Глаза у него были злые- презлые. Ничего хорошего это не предвещало. Великовозрастная Бой бежала, низко опустив голову. Толстушка Лоан мне показалась очень бледной: в лице у нее не было ни кровинки. Я бежала и про себя считала до ста, чтобы успокоиться.
— Выходите на беговую дорожку! — неожиданно заорал Жа, затем повернулся и быстро пошел впереди, на ходу извлекая из кармана брюк хронометр.
Сзади мы наблюдали, как тряслись при ходьбе его телеса.
На посыпанной мелким песком беговой дорожке были проведены известью стартовые линии. Один ученик, ассистент учителя физкультуры, поставил стартовые тумбочки. Дежурный протянул учителю классный журнал. Жа открыл его, пробежал глазами список учеников и ткнул своим толстенным пальцем туда, где стояла моя фамилия.
— By Тхи Бе! — громко прочитал он.
Я привыкла, что моя фамилия всегда значилась первой в списке победителей спортивных состязаний, и не удивлялась, если меня называли первой, но на этот раз мое сердце заколотилось от испуга. Я встала на старт и почувствовала, что меня бросило в жар. Жа вызвал еще нескольких учеников и учениц: Нгуен Суан Бао, Фам Ты Бинь, Кханг Куок Бинь, Чан Тхе Бинь.
Мы пятеро приготовились к старту, а остальные растерянно смотрели на нас: дело в том, что раньше девочки и мальчики выходили на старт раздельно... Ведь нормы для девочек были ниже, чем для мальчиков. Но ни у кого не хватило духу вступить в спор с учителем.
Мы дружно взяли старт, но тут же услышали за спиной резкий окрик:
— Назад! Фальстарт.
Каждый из нас снова вернулся к стартовой линии и точно по инструкции наклонил туловище вперед, изготовившись к бегу.
— Старт! Опять нарушили... Во второй раз возвращаю вас назад! — крикнул Жа.
Тяжело дыша, все пятеро вернулись на линию. В момент старта, не сговариваясь, мы строго следили друг за другом и знали: никаких нарушений не было, но Жа со строгим видом постучал ногтем по хронометру и снова закричал:
— Я засекаю время. Приготовиться! Ста-а-арт!
Взмах флажка — и мы снова срываемся с места. На этот раз нас не останавливают, и мы устремляемся к финишу.
Председатель совета отряда, у которого были ручные часы, радостно закричал:
— Молодцы! Все пришли минимум на полторы секунды раньше нормы!
Пробежав дистанцию наравне с мальчиками, я очень устала и никак не могла перевести дух. Пот с меня катился градом. И вдруг я услышала полный злорадства голос Жа:
— By Тхи Бе! У вас опять фальстарт... Повторить!
Я сначала оторопела, потом почувствовала странную легкость во всем теле. Все замерли и стали с любопытством ждать, что будет дальше.
— Объясните, уважаемый учитель, в чем моя ошибка! — сказала я.
— Вы неправильно поставили ногу на стартовую тумбочку. Не под тем углом...— невозмутимо ответил Жа.
Моим товарищам стало до того стыдно за него, что они смущенно отводили глаза: теперь каждому было ясно, что учитель попросту придирается ко мне, он решил поиздеваться надо мной. Я это тоже отлично поняла и одновременно почувствовала, что больше не боюсь Жа. Я стиснула зубы и заняла стартовую позицию, уверенная в том, что не сделаю ни одного неверного движения.
— Старт! — скомандовал Жа, взмахнув флажком.
Я рванулась вперед, но за спиной уже раздался грубый окрик:
— Назад! Не умеете держать стартовую позицию. Повторить! — скомандовал Жа, выделяя каждое слово.
Я вернулась назад, стараясь не видеть багрового, жирного лица Жа.
— Приготовиться! Старт! — услышала я и, словно по инерции, рванулась вперед, обливаясь потом.
Мое тело напряглось, как пружина, а глаза стали безразличны ко всему на свете: к красному стартовому флажку, к растерянно моргавшим глазам Бой, к слезинкам, катившимся по щекам Лоан. Все вокруг словно исчезло в тумане. Не помню, как я после урока физкультуры добралась до своего класса. Помню только, как уронила голову на парту и почувствовала, что меня сильно лихорадит.
Вся эта история сразу же стала известна папаше Тхе. Непонятно только, кто ему об этом сказал. Папаша Тхе сам проводил меня домой.
— Вот тебе лекарство, прими его, чтобы поскорее поправиться. Сейчас нельзя пропускать уроки — экзамены на носу! — озабоченно сказал папаша Тхе. Вид у него был невеселый.
Я с головой накрылась одеялом: меня знобило, будто в доме было холодно, как в зимнюю пору. Потом я забылась тяжелым сном, а папаша Тхе уехал на своем велосипеде. Некоторое время я еще слышала сквозь сон, как постепенно затихает знакомое дребезжание. Это дребезжал треснувший посередине щиток у велосипеда папаши Тхе. Помню, как-то раз я даже сказала ему: «Ваш велосипед все равно что старуха со сломанным зубом». Папаша Тхе улыбнулся своей доброй улыбкой и сокрушенно проговорил: «Да и сам я уже не юноша, а старик со сломанным зубом».— «Ой, у вас и правда зуб сломан!» — не удержалась я.
Проболев пять дней, я в первый раз отправилась в школу во вторник. Друзья встретили меня радостными возгласами. Никто из них ни словом не обмолвился о том, что произошло на уроке физкультуры, потому что меня никто не хотел расстраивать. Но на первой же переменке Журавль вытащил меня в коридор и сказал на ухо:
— Я вчера видел, как Жа повел скромницу Бой в парк.
Бой стояла неподалеку. Я посмотрела в ее сторону и встретилась с ее смущенным взглядом.
— Держи язык за зубами! — сказала я Журавлю.— Если об этом кто-нибудь узнает, ей придется так же несладко, как и мне.
Журавль сразу притих.
Ли тоже уже поправился и пришел в школу. Он принес мне огромный пирог с фасолью. К нему приезжала тетя, родная сестра его покойной матери, она-то и приготовила пироги. Потянулась вереница школьных будней. Я старательно переписывала пропущенные уроки — мне хотелось поскорее догнать класс, поэтому в те дни я забыла обо всем на свете, кроме уроков. В субботу у нас неожиданно пропал урок папаши Тхе. Как выяснилось, папаша Тхе получил телеграмму, что у него тяжело заболела мать. Он тут же собрался и уехал. Папашу Тхе никто не заменял, поэтому весь класс веселой гурьбой отправился на футбольное поле. Я еще не совсем оправилась от болезни и не пошла. Побродив по школьному двору, я оказалась в конце концов около резервуара для сбора дождевой воды и забралась на его крышку. Да, совсем забыла сказать, что наша школа стояла на невысоком холме. Это было двухэтажное здание, к которому примыкал огромный, сделанный из бетона резервуар для сбора дождевой воды. Этот резервуар был зарыт в землю, над землей, примерно на полметра, выступала лишь верхняя часть его толстых стенок. Крышка у резервуара тоже была очень прочная. Когда шли дожди, вода шумным потоком стекала с крыши в резервуар по двум водосточным трубам. Когда же в резервуаре не было воды, нам нравилось громко кричать в него, чтобы услышать в ответ глухое эхо. Эхо звучало так жутко, будто на наши крики отзывался дьявол из преисподней. Сейчас резервуар был почти наполовину заполнен водой, поэтому сторож тщательно закрывал крышку— обе ее половинки. Нам почему-то нравилось прыгать на этих крышках и играть в классы. От резервуара шла тропинка к уборной. По обеим сторонам тропинки росли плакучие ивы, они склоняли свои зеленые ветви до самой земли. Забравшись на крышку резервуара, я взглянула на тропинку, спрятавшуюся под плакучими ивами, и вдруг увидела мужчину в белом костюме, который явно направлялся в уборную. Меня так и бросило в жар: я вспомнила тот злополучный урок физкультуры, и беговую дорожку с белыми стартовыми линиями, и стартовые тумбочки, и даже флажок, которым Жа размахивал перед моим носом. И тут мне в голову пришла дикая идея. Я огляделась по сторонам: ни души. Класс еще не скоро вернется с футбольного поля. Никто, кроме меня, не знает, куда исчез этот всем ненавистный Жа. Только я одна видела, куда он пошел. Надо сказать, что школьная уборная представляла собой довольно солидную кирпичную постройку с четырьмя кабинами. Я кинулась к навесу из жести, под которым были свалены в кучу поломанные школьные стулья, схватила массивный стул без ножки и поволокла его к уборной. В считанные секунды я подперла стулом плотно закрытую дверь кабины, в которую вошел Жа, стул уперся в щит перед уборной, так что открыть дверь изнутри было невозможно, а повалить тяжелый щит — дело нелегкое даже для двух сильных мужчин.
Потом я вернулась в класс, взяла портфель и пошла домой. Когда я проходила мимо футбольного поля, подруги окликнули меня:
— Бе, ты чего так рано собралась домой? Иди сюда, посмотри, как наши мальчишки играют в футбол.
— Мне нездоровится. Проводите меня, ладно? — ответила я.
Несколько девочек подбежали ко мне, за ними потянулись другие, после чего мальчишки бросили играть в футбол и ушли с футбольного поля.
После обеда я сразу отправилась к Лоан. Она с порога сообщила мне новость:
— Завтра мама и капрал Кан играют свадьбу.
Мне стало очень жаль мою Лоан. Если бы ее мама вышла замуж за хорошего человека, то Лоан стала бы называть его отцом. Но назвать отцом такого типа, как капрал Кант она никогда не сможет. С этим капралом мама Лоан еще натерпится... Неожиданно для самой себя я предложила:
— Давай отправимся на наш остров!
Лоан покорно кивнула головой. Сейчас она пошла бы куда угодно, лишь бы не видеть рядом с матерью капрала Кана, который беспрестанно смеялся своим недобрым смехом, открывая рот, полный золотых зубов.
Когда мы с Лоан спустились к реке, то увидели, что лодка тетушки Ан Лак привязана все к тому же колышку на том же самом месте. В лодке мы увидели еще не успевшие засохнуть водоросли и немного японской ряски. Значит, тетушка Ан Лак уже набрала корма для своих свиней и мы с Лоан можем спокойно попользоваться ее суденышком. Пока Лоан устраивалась поудобнее, я оттолкнула лодку от берега, потом сама прыгнула в нее и взялась за весла. По воде скользили ласковые лучи предвечернего солнца, под веслами искрились и переливались водяные брызги. Небосклон на западе едва окрасился в багровый цвет, но жара уже спала, к тому же со стороны лотосового озера на противоположном берегу реки дул прохладный ветерок, он приносил с собой тонкое благоухание лотосов.
У меня вдруг стало легко на душе.
— Вот это красота! — невольно вырвалось у меня.
И в ответ услышала — Лоан отозвалась с тяжким вздохом:
— А мне все на свете опротивело. Завтра мы с мамой перебираемся в дом к капралу Кану.
У меня совсем вылетело из головы, что завтра у тети Лыу и капрала Кана свадьба. В доме тети Лыу поселится новый хозяин, а она с дочерью переедет к капралу: в его доме целых шесть комнат. Скорее всего тетя Лыу и Лоан будут жить в средней комнате на нижнем этаже — эту комнату капрал Кан велел побелить и вообще привести в порядок, для чего даже нанял человека. Жители нашего городка были уверены, что отвратительные сыновья капрала ни за что не пустят тетю Лыу и Лоан наверх. Все уже месяц следили за развитием событий и ждали развязки, всем было интересно, как поведет себя капрал Кан, когда приберет к рукам денежки, вырученные от продажи дома тети Лыу.
— Ну что ты так расстраиваешься? Если этот капрал станет тебя доводить, ты всегда сможешь перебраться ко мне,— попыталась я утешить подругу.
Лоан молчала, задумчиво уставившись на воду, плескавшуюся за бортом.
Ступив на наш остров, мы первым делом проверили, целы ли наши сокровища. Все было в полном порядке, разве что бататы пустили ростки. Опасаясь, что они совсем испортятся, мы решили отнести их домой и перетащили в лодку. Прежде чем пуститься в обратный путь, я предложила Лоан навестить нашего знакомого маленького рыбака, но Лоан решительно отказалась. Мы вернулись в город, когда на небосклоне уже сияла Венера. Закат позолотил деревья фыонгви, издали казалось, что они припудрены золотистой пыльцой. На улицах резвились и громко перекликались ребятишки, степенно прохаживались старики, вышедшие на вечернюю прогулку.
У меня дома мы с Лоан поужинали и вместе улеглись спать. Утром моя мама разбудила нас:
— Как бы там ни было, у твоей мамы, Лоан, сегодня праздник, так что собирайся домой. А ты, Бе, отнесешь тете Лыу подарок от меня и извинишься перед нею от моего имени. Скажи ей, что я не смогу быть у нее на свадьбе, у меня дел невпроворот.
Мама протянула мне шелковый отрез, завернутый в тонкую бумагу, и мы с Лоан вышли из дому. Не буду описывать странную свадьбу, на которую я попала. Что это за свадьба, если невеста выходит к гостям, принужденно улыбаясь, а потом уходит к себе в комнату и там рыдает, как на похоронах! С лица же капрала Кана не сходит нехорошая ухмылочка, иногда он начинает деланно хихикать, демонстрируя гостям свои золотые зубы. Едва мы с Лоан появились, как тетя Лыу увела нас от гостей в свою комнату. Держа в одной руке подарок моей мамы, она обняла другой рукой свою дочь и заплакала, как обиженный ребенок, роняя слезы на голову своей Лоан, которая тоже громко всхлипывала. В конце концов и я не выдержала и разревелась. Подружки невесты позвали тетю Лыу, она вытерла слезы и пошла к гостям, а мы с Лоан опять отправились ко мне, где нас ждал приготовленный мамой обед. Вот какая была свадьба у тети Лыу.
В понедельник мы с Лоан вместе отправились в школу. По дороге я вспомнила о Жа и о своей проделке, сердце у меня екнуло от страха, но к страху примешивалось и чувство удовлетворения. Зайдя в класс, я стала прислушиваться к болтовне моих одноклассников: интересно, дошла ли до них новость о том, что в субботу кто-то запер учителя Жа в туалете?
Оказалось, что новость уже многим известна, а через полчаса об этом говорила уже вся школа. Ученики младших классов испуганно перешептывались. Ученики девятых и десятых классов громко хохотали, не скрывая своего восторга.
— Вот смех! — услышала я на переменке.— Надо же такое придумать! Беда в том, что у этого Жа на редкость мстительный нрав. Слыхали, как он расправился с Ситом из девятого «Б»?
— Что-то слыхали... Расскажи!
— Этот Сит никогда не был тихоней, но учителям не грубил. Во всей истории хуже всех выглядит Жа, учителю не пристало так себя вести. На прошлой неделе их класс на уроке физкультуры отрабатывал прыжки через коня, и Жа оказывал «любезности» одной девчонке. Ее зовут Бить. Сит громко расхохотался, а Жа затаил неприязнь к парню. На следующем уроке он выместил на нем свою злобу: заставил Сита почти пол-урока прыгать через коня под палящим солнцем. Сит не из тех, кто оставит обидчика в покое. Очень даже может быть, что это он проучил Жа...
Вот какие разговоры велись на переменах в школьных коридорах. Все были необычайно возбуждены и наперебой высказывали свои версии. Я вернулась в класс и уселась за свою парту. Около меня тут же оказался Журавль.
— Послушай, Бе, ты знаешь Сита? — спросил он.
— Вроде знаю...
— У него совсем убитый вид. А вдруг его выгонят из школы?
— Как знать...— сказала я с безучастным видом, хотя меня бросило в жар: дело принимало неожиданный оборот. Кто бы мог подумать, что за мой проступок, возможно, придется очень дорого заплатить другому? Без вины виноватому... Теперь меня мучил не страх, а стыд. Мне стало совестно, потому что я была похожа на воришку, который залез в чужой карман и не попался, а теперь молча наблюдает, как на другого по ошибке надели наручники, чтобы препроводить в тюрьму.
Раздался барабанный бой: закончился пятый урок. Из классов шумными стайками выбегали ученики. Я смешалась с веселой толпой, на душе у меня было тошно, лоб покрылся испариной. Проходя мимо учительской, я задержалась у неплотно прикрытой двери и заглянула в щелку. В просторной комнате с широко распахнутыми окнами я увидела директора. Она сидела за столом, на котором стоял глобус, а напротив стоял ученик в синих брюках и белой рубашке. Он что-то объяснял, вытирая при этом слезы рукавом. За стеклами очков у директора холодно поблескивали глаза. А парень был бледен как смерть.
«Это Сит,— подумала я.— Его накажут, хотя он ни в чем не виноват. Надо набраться мужества, войти туда и во всем признаться». Я взялась за ручку двери, но тут за моей спиной раздался голосок толстушки Лоан:
— Послушай, Бе! Почему ты не дождалась меня? И зачем ты бродишь здесь одна... как привидение?
Ничего не ответив, я быстро пошла домой.
После обеда мне потребовалось немало усилий, чтобы сосредоточиться и сесть за уроки, я с трудом улавливала смысл прочитанного и ничего не могла запомнить. С грехом пополам покончив с уроками, я уселась у окна и стала рассеянно смотреть на прохожих. В углу окна сплел паутину большущий паук, но мне было не до него. У меня перед глазами стояло бледное заплаканное лицо ученика, который стоял напротив директора. Он, наверное, сейчас сочиняет объяснительную записку. Бедняга понятия не имеет о том, кто виновник этой истории, но директриса, конечно, припрет его к стенке и заставит признаться. Вся наша школа до сих пор помнит, как обошлась она в прошлом году с Дао Ка.
Дао Ка учился тогда в восьмом «Г». Его мать, худая, изможденная женщина, торговала на рынке нитками и иголками и прочей мелочью, а отец плотничал, но весь свой заработок пропивал, а в семье было шестеро едоков. Дао Ка немного прирабатывал тем, что продавал конфеты из жженого сахара. У парня всегда был понурый, озабоченный вид. Однажды в школе пропало пять кило сахару, купленного накануне школьного вечера, по случаю конкурса участников художественной самодеятельности. Кому-то пришло в голову, что сахар украл Дао Ка, потому что он живет в нужде и к тому же сахар позарез необходим ему, чтобы варить конфеты. Слухи дошли до ушей директора. Надо сказать, что она слыла человеком с железным характером. Она решила, что не оставит Дао Ка в покое до тех пор, пока тот не признает свою вину. И вот парень начал писать бесконечные объяснительные записки и совсем запутался: то он полностью отрицал свою вину, то признавал ее и при этом подробно описывал, каким образом ему удалось украсть этот сахар, в какое время он совершил кражу и т. д. и т. п. За те три недели, что он писал и переписывал объяснительные записки, Дао Ка отупел и стал походить на душевнобольного. Поскольку парень признал свою вину, он понес сравнительно легкое наказание: получил выговор с занесением в личное дело и был оставлен на второй год. Но после всей этой истории Дао Ка потерял всякий интерес к учебе, стал злостным прогульщиком и еще больше отупел. А через некоторое время в школу пришел милиционер и сообщил, что воришку нашли. Им оказался взрослый сын школьного сторожа. Этот двадцатипятилетний увалень был каменотесом — делал могильные плиты. Каменотес он был никудышный, зато набил руку на мелких кражах и в конце концов оказался на подозрении у милиции. Когда его поймали с поличным на другой краже и приперли к стенке, он во всем сознался.
А беднягу Дао Ка все жалели, все чувствовали себя перед ним неловко, впрочем, все, кроме директора. Эту женщину со строгим холодным взглядом вообще невозможно ничем пронять. Посмотрели бы вы на ее лицо: оно словно высечено из камня. Я вдруг подумала, что властолюбивые женщины куда опаснее властолюбивых мужчин. Лично у меня при встрече с директрисой душа уходила в пятки: я всегда инстинктивно чувствовала, что от этой женщины нельзя ждать ничего хорошего. И, как выяснилось, я не ошиблась.
Все это так, но у меня кровь леденеет в жилах, стоит лишь мне представить грозный директорский взгляд. От этой женщины нельзя ждать пощады: она живет на свете лишь для того, чтобы карать. В этом она нашла свое призвание, так говорят о ней ученики десятых классов. Как только я сознаюсь, меня тут же выгонят из школы. Что будет с мамой? Подумать только: дочь учительницы Хань исключена из школы! Что скажет мама своим коллегам?..
А что будет с матерью Сита, если ее сына выгонят из школы? Она этого не переживет. Худая как щепка, она целыми днями вяжет, сидя возле застекленного шкафчика с мотками шерсти. У нее болезненно-бледная кожа в голубых прожилках. Овдовев в тридцать лет, она одна растила своего Сита, а лет шесть-семь назад у нее обнаружилась тяжелая болезнь сердца. Разве можно обрекать на страдания эту болезненную женщину?
Правда, Сит самый обыкновенный ученик, а я... я совсем другое дело. Меня знает вся школа. Отличница, звезда школьного театра, лучшая гимнастка школы — вот кто такая я. И к тому же привыкла к славе и почестям... И все это рухнет, как только я предстану перед ней. Ее приговор будет суров...
От этих мыслей голова пошла у меня кругом. Я не выдержала и выскочила на улицу.
Было около четырех часов, солнце светило не очень ярко.
По дороге двигался целый обоз конских упряжек. Мерно позванивали бубенчики. Усталые, запыленные лошади встряхивали гривами — то ли безучастно, то ли игриво. Целая ватага детей с восторженными криками бежала за ними до самого перекрестка. «Я подставила под удар другого и все ищу себе оправданий»,— подумала я, повернулась и пошла домой. Навстречу мне попалась Лоан — она шла ко мне.
— Тебе нездоровится? Ты ужасно бледная! — всполошилась Лоан.
Я нехотя ответила:
— У меня что-то кружится голова...
— Сразу видно, что ты больна. Наверно, простудилась. В этом году что-то творится с погодой, оттого старики и дети без конца болеют.
Лоан уложила меня в постель и натерла мазью от простуды. Я не сопротивлялась, потому что и в самом деле чувствовала себя совершенно разбитой. Ухаживая за мной, Лоан как бы невзначай обронила:
— Мне только что встретился этот Жа.
— Где?
— В харчевне, где готовят лапшу. Какая у этого Жа откормленная морда! Я так перепугалась, что пулей вылетела из харчевни и потащилась со своей миской на рынок. Вместо лапши принесла матери кашу с требухой.
— А чего ты испугалась?
— Наш вездесущий Журавль сказал, что этот Жа заявил на педсовете, что не будет вести занятий до тех пор, пока не найдут хулигана, который запер его в уборной.
— Подумаешь! Подыщут другого учителя физкультуры. Эка невидаль...
— Как бы не так! Ведь Жа — брат мужа нашей директорши, понятно? Родственник у нашего Журавля работает в облоно. Он-то и сказал Журавлю, что этому Жа пришлось распрощаться с институтом, где он раньше работал, после того, как ему закатили там выговор. Его должны были загнать на границу — в Лаокай, но наша директорша сумела устроить его к себе в школу. Видно, имеет большие связи. Директора других школ ее побаиваются и не хотят с нею ссориться.
Я промолчала, а про себя подумала, что все равно не изменю своего решения, даже если на мою голову обрушатся самые страшные кары.
Утром я отправилась в школу. Там меня ждала хорошая новость: вернулся папаша Тхе. Он угощал нас мандаринами и бататами, сваренными в мундире, которые привез из деревни. Обступив папашу Тхе тесной толпой, мы засыпали его вопросами:
— Ваша мама поправилась?
— Поправилась, все хорошо. А была очень плоха. Ее спасли иглоукалыванием. И еще она пила настои из трав. А как вы тут без меня? Не проказничали? Все живы-здоровы?
— А яблоки у вас в саду уродились? Почему вы нам не привезли для пробы?
Папаша Тхе с довольной улыбкой отвечал на вопросы своих питомцев. Потом он вдруг всмотрелся в мое лицо и с недоумением спросил:
— У тебя, Бе, что-нибудь случилось? Почему ты как в воду опущенная?
Лоан быстро ответила за меня:
— Ей нездоровится со вчерашнего дня.
Папаша Тхе приложил к моему лбу свою грубую крестьянскую руку.
— У тебя немного горячий лоб. Ты лечишься? Принимаешь лекарство? — озабоченно спросил он, заглядывая мне в глаза.
Такая у него была манера — заглядывать нам в глаза. Сердечности и надежности ему было не занимать. Я подумала про себя: такому человеку, как папаша Тхе, язык не повернется сказать неправду, на это может решиться разве только отпетая дрянь. Я поежилась, будто на меня вдруг повеяло ледяным ветром, потом собрала все свое мужество, посмотрела папаше Тхе прямо в глаза и сказала:
— Я расскажу вам... Потом...
Мой классный руководитель, по-видимому, сразу догадался, что мне очень надо с ним поговорить. Он перестал улыбаться, взял меня за руку, и мы пошли к нему. Мои одноклассники разинули рты от удивления и молча смотрели нам вслед.
Едва папаша Тхе открыл дверь своей комнаты и усадил меня на стул, я разрыдалась. Долго сдерживаемые слезы полились из моих глаз неудержимым потоком. Рыдания расслабляли мое тело и туманили сознание. Я билась в истерике, как несправедливо наказанный ребенок, который впал в беспамятство и уже не видит ничего вокруг. У меня осип голос и распухли глаза, а ладони, которыми я закрывала лицо, и рукава кофты стали мокры от слез. Так я, пожалуй, не плакала никогда в жизни. В конце концов слезы иссякли. Я почувствовала страшную усталость и незаметно для себя заснула, а когда проснулась, то обнаружила, что папаша Тхе уложил меня на кровать и я укрыта до самого подбородка тонким цветным одеялом. На другой кровати громко храпел учитель математики Бать. А папаша Тхе сидел за столом и проверял тетради. На краю стола стояла кастрюлька с едой. Увидев, что я зашевелилась и собираюсь встать, папаша Тхе сказал дружелюбно:
— Пойди умойся да присаживайся за еду, а то совсем сил не останется.
— Хорошо,— покорно ответила я.
Но есть мне не хотелось. Я подумала, что мама, наверное, уже пришла с работы. Если я приходила домой позже обычного, она оставляла для меня еду.
Папаша Тхе напоил меня сладким горячим чаем, потом отложил в сторону стопку тетрадей и уселся напротив.
— Во сне ты разговаривала... Похоже, бредила... Пришлось положить тебе на лоб мокрое полотенце. Ну, а теперь рассказывай, что с тобой приключилось.
Я начала рассказывать обо всем по порядку: как мы с Лоан нечаянно налетели на этого Жа в тот момент, когда он приставал к Бой, как он потом всласть поиздевался надо мной на уроке физкультуры, заставив бегать до полного изнеможения, и, наконец, о том, как в прошлую субботу я, не помня себя, совершила этот дурацкий поступок.
Выслушав меня до конца, папаша Тхе поднялся и сказал:
— Первым делом нам надо снять вину с бедного Сита. Идем! Как действовать — решим потом. Что-нибудь придумаем.
Мы пошли прямо к директору и застали в директорском кабинете Сита. Он сидел за столом и что-то писал на листе бумаги. Вид у него был совершенно подавленный и жалкий. На виске у бедняги билась голубая жилка. Директор восседала в кресле за столом, делая какие-то пометки в толстой записной книжке в кожаном переплете. Стояла такая тишина, что было слышно, как точит ножку стола жук-древоточец. Когда мы с папашей Тхе появились на пороге, директор произнесла, не поднимая головы:
— Что там у вас?
— Як вам по личному вопросу,— ответил папаша Тхе.
Она вскинула на папашу Тхе свои холодные глаза, от одного
взгляда которых у меня все оборвалось внутри. Папаша Тхе заметил это и, повернувшись, бросил мне:
— А ты пока погуляй во дворе. Мы тебя позовем.
Я вежливо поклонилась, вышла во двор и уселась под деревом фыонгви. Минут через пять появился Сит. Он робко подошел и недоверчиво спросил:
— Выходит, это ты заперла физкультурника Жа?
Я молча кивнула в ответ.
Сит потоптался возле меня, вид у него по-прежнему был испуганный, потом тяжело вздохнул, что-то соображая. Потом он набрался решимости.
— Послушай,— сказал он,— можно тебя спросить?
— О чём?
Сит несмело присел рядом со мной:
— Ты отчаянная девчонка. Как ты на такое решилась? А если вдруг тебя выгонят из школы? Неужели ты не боишься?
— Боюсь, да еще как!
— Тогда зачем же ты призналась?
— Не хочу, чтобы из школы выгнали тебя. Ведь твоя мама не перенесет такого горя.
Некоторое время Сит молчал, потом еле слышно проговорил:
— Спасибо тебе...
— Что ты! За что же меня благодарить?
— А может, мы вместе придумаем какой-нибудь выход...— предложил Сит нерешительно.
— Не надо ничего придумывать. Я натворила дел, мне и отвечать.
— А знаешь какой у нее скверный характер? Ты, наверно, не знаешь, что физкультурник Жа приходится ей родственником?
— Раньше не знала, а теперь знаю.
Сит перешел на шепот:
— А ты знаешь, как она изводит допросами? Жилы все вытянет! Меня, пожалуй, хватило бы на неделю, не больше, а после я просто бы отдал концы.
— Допросов мне бояться незачем: я ведь уже созналась.
Сит сочувственно взглянул на меня и страдальчески
вздохнул:
— Хоть ты и сама созналась, тебя все равно исключат из школы. Выгонят! И на этой же неделе. Она с тобой церемониться не станет.
— Будь что будет,— ответила я и отвернулась от Сита: мне не хотелось, чтобы он увидел мои слезы.
Сит это понял и отошел в сторону. Некоторое время он с растерянным видом прохаживался поодаль, потом попрощался и ушел.
Примерно через полчаса меня окликнул папаша Тхе:
— Пойди и расскажи обо всем директору.
В кабинете директора папаша Тхе сел рядом со мной и, чтобы подбодрить, положил мне на плечо руку. У меня хватило самообладания на то, чтобы вразумительно объяснить, какие обстоятельства толкнули меня на неразумный поступок. Директор слушала, стуча карандашом по столу. Когда я кончила говорить, мне приказали выйти.
Я вышла, а папаша Тхе остался. Он беседовал с директоршей до наступления темноты. Уже выпала вечерняя роса, уже вечерняя дымка окутала окрестные поля, а папаша Тхе все не появлялся, Я еле его дождалась. Ничего не объясняя, он отвез меня на своем велосипеде домой, а на прощание велел пока ничего не говорить маме...
Вечером я сидела у лампы и размышляла о своей судьбе, на душе у меня скребли кошки. Неужели из-за этого Жа перевернется вся моя жизнь? Еще сегодня я числилась отличной ученицей, меня приводят в пример другим, у меня великолепные спортивные данные, я певица и плясунья, известная на весь район... Еще сегодня мое имя можно прочесть на школьной Доске почета, а завтра... Откуда берутся такие мерзкие люди, как этот физкультурник Жа? И зачем я позволила себе ожесточиться до такой степени, что совершила этот неумный поступок? Как жаль, что ни одна добрая фея не слышит меня и не спешит мне на помощь.