Едва я переступила порог дома, как мама обернулась ко мне:
— Сегодня такая жара! Сбегай за льдом — будем пить воду с лимоном!
Я схватила кружку для льда и выскочила на улицу. В нашем городке лед продавался только в двух местах. Раньше какой-то француз держал в нашем городке крошечную фабричку по производству льда, у которой было звучное название — фирма «Хоалы» . После ухода французов фабричку передали в ведение государства, и теперь там делали мороженое и лед для розничной торговли. Еще лед продавался в доме бывшего капрала Кана. Кан приобрел электрическую мороженицу и добился разрешения на продажу льда. Лед получался очень слабый, он быстро таял и стоил в два раза дороже фабричного, зато дом Кана был в двух шагах от нас, поэтому я предпочла пойти за льдом к Кану. Во дворе человек пять-шесть уже дожидались своей очереди, я было присоединилась к ним, как вдруг из дому выбежал Ли и, увидев меня, затараторил:
— Ты тоже за льдом? Ждать придется не меньше получаса! Холодильник у Кана не справляется. Ты будешь ждать?
«По такой жаре тащиться через весь город за льдом к бывшей фирме «Хоалы»? Ну уж нет»,— подумала я, взглянув через ограду на залитую полуденным зноем улицу, и сказала:
— Пожалуй, я подожду.
Ли потянул меня за руку:
— Пойдем со мной! Ты сейчас такое услышишь, такое!..
Ли потащил меня во внутренний дворик. Он дружил с сыном
Кана, третьим ребенком в семье, так что запросто приходил в этот дом. Ли подвел меня к завешенному шторой окну, из которого доносились голоса. Я сразу узнала голос тети Лыу, мамы моей толстушки Лоан.
— Мне надо еще подумать! — сказала кому-то тетя Лыу.
— Ты мне не веришь? — услышала я вкрадчивый голос старикашки Кана.— Мне не нужны твои деньги, а тебе — мои, это так, но ведь речь идет не о деньгах, а о чувствах, в которых мы оба так нуждаемся. Ты переедешь в мой дом, положим конец нашему одиночеству. Вместе жить куда веселее: станем делить радости и печали, заботиться друг о друге. О какой семейной жизни может идти речь, если ты останешься в своем доме? Верно, твой дом не за тридевять земель, и все же это будет нам мешать.
Тетя Лыу молчала. Наверняка она в задумчивости накручивала на палец прядку волос у виска — такая была у нее привычка. Наконец она сказала со вздохом:
— А как к этому отнесется Лоан? Просто представить не могу, как я ей скажу.
— Конечно, надо все продумать, но не мы первые, не мы последние. Будем считать всех детей общими, придется вдвоем везти этот воз. Разве я хочу твоей Лоан зла? Когда ей плохо, то и тебе плохо. Как ты думаешь: смогу ли я спокойно жить, если тебе будет плохо?
Тетя Лыу опять тяжело вздохнула в ответ...
Ли наморщил носик и презрительно скривил губы:
— Наверняка он лезет к ней со своими нежностями!
Я легонько стукнула Ли по голове:
— Да помолчи ты, дьяволенок!
В это время снова раздался голос капрала Кана:
— Как только ты продашь дом, сыграем свадьбу. А задаток — половину всей суммы — возьми уже сейчас. Когда дом будет переведен на имя покупателя, получишь вторую половину. Сейчас цены на дома растут. А этому отставному подполковнику с новой улицы загорелось купить твой дом. Ему больше нравится старый район. И вообще в этом деле тебе надо положиться на меня...
Тут из кухни выскочил сын капрала Кана, с которым дружил Ли, и многозначительно кашлянул. Мы с Ли метнулись вон из внутреннего дворика. Купив лед, я сразу пошла домой. Когда мы с мамой сели обедать, я тут же выложила ей новость:
— Тетя Лыу собирается замуж за капрала Кана. Я собственными ушами слыхала, как они говорили про свадьбу и про то, что скоро продадут дом тети Лыу. Тетя думает переехать к этому злому старику.
— Тетя Лыу выходит замуж за старика Кана? Она надумала продать свой дом и перебраться к нему? Да быть этого не может! Тут что-то не так! — запричитала мама испуганно, словно ей сообщили, что нашему городу грозит извержение вулкана.
Я подтвердила с самым уверенным видом:
— Нет, так! Я сама слышала их разговор!
Мама словно окаменела, бессмысленно вперив взор в окно, за которым ослепительно сияло солнце. После обеда я вдруг почувствовала сильную усталость, глаза так и слипались. Едва я прилегла, как на меня навалился тяжелый послеобеденный сон.
Во сне мне приснился худышка Зунг: он ел в точности как обезьянка из бродячего цирка. На нем была красная майка с черной окантовкой, а на голове — черная каскетка, он прыгал с ужимками клоуна перед толпой зрителей и выпрашивал деньги. Когда толпа куда-то исчезла, Зунг остановился передо мной и печально сказал: «Послушай, Бе! Ты догадалась, почему я стал бродячим циркачом?» Я покачала головой: «Нет. И никто не догадался». На это худышка Зунг ответил с серьезным видом: «Никому ни за что не догадаться!» — «Но мне-то ты скажешь?» Худышка Зунг окинул меня недоверчивым взглядом: «Нет, не скажу. Я никогда никому не отважусь сказать». Тут у него из кармана посыпались монеты и покатились по дороге. Они катились, катились, пока не исчезли в пыли, клубившейся за повозкой бродячих циркачей. И худышка Зунг тоже исчез...
Меня еще одолевал сон, а мама велела мне вставать и садиться за уроки. После ужина мы с ней пошли к тете Лыу. Мама молчала, но мне было ясно, что новость, которую я ей сообщила, огорчила ее. Дом тети Лыу был на другом конце улицы, в пятнадцати минутах ходьбы от нашего дома. Когда мы пришли, тетя Лыу хлопотала на кухне: она жарила пирожки. Усадив нас за стол, тетя Лыу поставила перед нами блюдо с пирожками.
— Ты ведь не часто делаешь пирожки, да? — спросила моя мама.
— Не часто,— отозвалась тетя Лыу.— Сегодня я не торговала на рынке, вот и взялась за пирожки. Захотелось дочку побаловать и угостить одного человека...
Тут тетя Лыу смущенно улыбнулась и замолчала. Мы с мамой сразу догадались, что пирожки она пекла для капрала Кана, своего будущего мужа. Я взглянула на маму: она опустила глаза и помрачнела. Моя мама всегда питала к тете Лыу большую симпатию. Во-первых, я дружила с Лоан, во-вторых, тетя Лыу относилась к той редкой породе людей, которые не делаются хуже от того, что занимаются торговлей: ни доброты, ни искренности тете Лыу было не занимать. Когда-то тетя Лыу жарила пирожки и носила на продажу. Весь наш городок сразу их оценил, потому что пирожки получались у нее на славу: приготовленные из отменной муки, они аппетитно пахли и буквально таяли во рту. У приветливой, улыбчивой молодой женщины пирожки шли нарасхват. Тогда еще был жив ее муж.
Он работал механиком, был очень хорош собой и отличался необыкновенно добрым нравом. Однажды знойным июльским днем он вернулся из гостей, изнемогая от жары, не долго думая облился колодезной водой и вскоре умер от простуды. Из далекого Лаокая вызвали его сестру. Она привезла неожиданно овдовевшей невестке деньги, помогла устроить похороны и вообще очень поддержала ее в трудную минуту. Тетя Лыу умела торговать, и у нее стали водиться деньги. Она не только ни в чем не отказывала дочке, которую растила одна, но и занялась строительством собственного дома. Дом получился всем на загляденье: просторный, с высоким каменным цоколем, с верандой из бетона, с ровными, без единой шероховатости потолками, с полным набором хозяйственных построек во дворе: кухней, душем, курятником. Жители городка хорошо относились к тете Лыу. А когда она выстроила собственный дом, то за ней стали увиваться одинокие мужчины из обеих частей города — старой и новой... Хотя претендентов на ее руку и сердце было предостаточно, она неожиданно остановила свой выбор на отставном капрале Кане, который был не только староват для нее, но и имел в нашем городе репутацию нечистого на руку скряги. Внешность у капрала Кана была далеко не привлекательная: его лысая голова смахивала на арбуз, он всегда носил очки, которые, однако, не могли скрыть недоброго выражения глаз. Он вечно подбирал или выклянчивал всякий хлам, попадавшийся ему на глаза: от ржавого винтика до велосипедного звонка. Все, что он подбирал на дороге или выпрашивал у людей, капрал Кан рассовывал по карманам. Маленькие дети со страхом пялили глаза на эти оттопыренные карманы, принимая капрала Кана за буку... Всем известно, что бука шарит по сторонам двенадцатью жадными глазами и держит в руках целых девять мешков, в которые засовывает непослушных детей...
Моя мама помрачнела, она словно не замечала улыбки, не сходившей с лица тети Лыу, которая хлопотала возле стола п уговаривала маму попробовать ее пирожков.
— Послушай, Хань, ешь скорее пирожки, а то ведь остынут,— говорила она.
Мама бросила на меня многозначительный взгляд.
Я поняла мамин намек и потащила Лоан на улицу: надо было дать нашим мамам поговорить по душам, а в нашем присутствии это было невозможно. Лоан тут же сообразила, что от нее требуется, и молча пошла к двери.
Я так торопилась увести Лоан подальше от дома, что споткнулась в темноте о корень раскидистого дерева и чуть не растянулась на земле. Подняв голову, я неожиданно увидела в тени яркую блузку и знакомую девичью фигурку. Узнав свою одноклассницу, я чуть было не окликнула ее но имени. Да, это была она — девчонка из нашего класса по имени Бой. Она стояла под вековым миробалановым деревом, низко опустив голову. Рядом с ней был дородный мужчина с волосами, зачесанными назад и уложенными пышными волнами. Благодаря грузной фигуре в своем франтоватом белом костюме мужчина походил на большой белый куль с мукой. Лоан вовремя оттащила меня в сторону — за афишную тумбу. Откровенно говоря, у меня душа ушла в пятки от страха, когда я узнала мужчину... Если бы не Лоан, я бы столкнулась нос к носу с этой парочкой.
— Уважаемый учитель, не ходите за мной,— услышали мы дрожащий голос Бой.
Мужчина помолчал, потом вкрадчиво сказал:
— Какое сегодня звездное небо!
Да, это был голос Жа, нового учителя физкультуры. Стало быть, он не терял времени. Бой была недурна собой, отличалась добрым нравом и пользовалась успехом у взрослых парней. Мы не раз перехватывали предназначенные ей любовные письма. Бой тогда краснела и беззлобно ругала нас:
— У-у! Противная мелюзга!
Училась Бой неважно, но больше всего она не ладила с физкультурой. Нам было непонятно, почему она не может выполнить ни одного мало-мальски сложного упражнения на спортивных снарядах.
Может быть, именно поэтому сама мысль о том, что перед нею учитель физкультуры, внушала ей панический страх, и она дрожала как лист на ветру.
— Уважаемый учитель!..— Ее голос звучал умоляюще.
Но на учителя это не произвело никакого впечатления.
— Как я вижу, молодежь валом валит в кино,— сказал он.— Что за фильм идет сегодня?
— «Фатима», уважаемый учитель.
— Ах да... «Фатима». Ты его смотрела?
— Еще на прошлой неделе, уважаемый учитель.
Жа хихикнул и понизил голос:
— Ты сама как Фатима... Волосы и глаза у тебя в точности как у нее. Ах, как хороши твои черные глаза! Они так и манят...
— Уважаемый учитель, вам пора домой. Отсюда далеко...
— Гм-гм!.. Стало быть, ты меня гонишь? Ну что ж. Не буду тебя задерживать.
— Поезжайте домой, уважаемый учитель...
Жа вывел на дорогу велосипед — он у него стоял возле стены. Велосипед издал тонкий жалобный звук. Жа по-медвежьи взгромоздился на велосипед, крепко ухватился за руль и нажал было на педали. Я думала, что он сразу уедет, но он медлил. Немного погодя мы услышали, как он сказал назидательным тоном:
— Тебе, Бой, надо научиться как следует выполнять упражнения на спортивных снарядах, в том числе упражнения на бревне и прыжки через коня. Если ты не исправишь двойку, тебя не переведут в следующий класс. Так что учти на будущее.
— Хорошо, уважаемый учитель, учту,— послушно пролепетала великовозрастная ученица.
Как только учитель физкультуры отъехал, она юркнула к себе в дом. Я уговорила Лоан немного прогуляться по улице, после чего мы пошли назад. Когда мы вошли в дом, трудный разговор между моей мамой и тетей Лыу был окончен. Тетя Лыу сидела в застывшей позе, уставившись на кафельный пол. Когда она о чем-то задумывалась, в уголках глаз у нее собирались морщинки. Толстушка Лоан как-то сказала мне, что ее матери уже исполнилось тридцать восемь. Стало быть, она вдова, которой под сорок, а для вдовы это критический возраст... Так, по крайней мере, утверждала моя бабушка.
Через два дня мы с мамой затеяли уборку в доме — вдруг совсем не кстати к нам заявился отставной капрал Кан. Он без приглашения сел на стул, бросая на маму злые взгляды.
— Зачем вы пришли? — сухо спросила мама.
— А вы не догадываетесь? — отпарировал капрал Кан и, язвительно усмехнувшись, добавил: — Не понимаю, почему таким, как вы, доверяют учить детей?
— Представьте себе: доверяют! — спокойно ответила мама.— Правда, я занимаюсь обучением и воспитанием детей, а не взрослых. Взрослыми я не занимаюсь, особенно такими, которые прислуживали колонизаторам.
Отставной капрал помрачнел. Видно было, что слова мамы его сильно задели. До освобождения от французского господства капрал Кан любил распространяться о том, что он является верноподданным Франции, а посему пользуется за столом вилкой и ложкой, а не вьетнамскими палочками для еды, и умеет танцевать западные танцы не хуже французов. После обеда он обычно щеголял во французской военной форме. Когда французы убрались восвояси, он спрятал подальше эту форму, надел простую крестьянскую одежду и стал ходить в резиновых сандалиях.
Хотя мама своим намеком вывела его из себя, капрал прикусил язык. Он сам налил себе чаю, отпил из чашки и только тогда снова заговорил, но уже примирительным тоном:
— До сих пор я относился к вам с уважением, потому что вы, несмотря на молодой возраст, всегда вели себя достойно. С какой стати теперь вы стали вдруг совать нос в чужие дела? Я человек благовоспитанный, другой бы на моем месте проучил вас. Считайте, вам повезло. Я не грубиян, не скандалист...
— Сейчас уже нельзя жить по принципу «моя хата с краю, я ничего не знаю»,— отрезала мама.
— Можно подумать, будто все-то вы знаете! — возразил бывший капрал с ехидной улыбкой.
— Не надо пустословить! — сказала мама.— Лучше посмотрите повнимательней на себя, а потом на нее. Что касается меня... Если близкий человек собирается совершить безрассудство, как можно его не предостеречь! Любой порядочный человек поступил бы точно так же.
Кан ухмыльнулся, обнажив при этом тускло поблескивающие золотые зубы.
— Всякой вдове прежде всего нужен муж, а не советы соседок. Так что зря вы себя утруждаете,— буркнул он.
С этими словами капрал Кан поднялся со стула и вышел вон.
Мама тяжело вздохнула с огорченным видом. Потом она еще долго сидела молча перед чашкой с остывшим чаем и встрепенулась только тогда, когда я опустила москитник и улеглась спать.