Пассажирами поезда, на котором мы начали наше полное приключений путешествие, были главным образом торговцы и торговки, завсегдатаи местных рынков. Этот поезд полз, как черепаха, и подолгу стоял на каждой станции, терпеливо дожидаясь пассажиров. Из равнинных районов торговый люд устремлялся в горные края за сушеными бататами и сушеным маниоком, которые пользовались спросом накануне сбора нового урожая риса; за сушеными ростками бамбука, древесными грибами и шампиньонами, тоже сушеными; за клейким рисом и коричневым корнем . В горы же везли из равнинных районов рыбный соус, вяленую рыбу, соленые креветки, иголки и цветные нитки, красители и многое другое. Каждый норовил поудобнее устроиться со своими товарами, загромождая пространство вокруг себя. Я впервые ехала на поезде, и поэтому мне все было в диковинку, хотя в первые минуты у меня потемнело в глазах от всей этой сумятицы, от непривычного многолюдья, от оживленной болтовни и шумных ссор. Не говоря уже о том, что я не сразу притерпелась к запаху бетеля, который жевали пассажирки, к кисловатому запаху потных тел и к зловонию, исходившему от туалетов в начале и в конце вагона. И ко всему прочему, мы с Лоан впервые в жизни оказались без материнской опеки и теперь должны были полагаться только на себя. Когда раздался протяжный паровозный гудок, я и Лоан задрожали от волнения. Вагоны вздрогнули и с грохотом ударились друг о друга. Пассажиров так тряхнуло, что они едва не повалились со своих лавок. Паровоз выпустил облако белого пара, которое взметнулось в синее небо, и потащил за собой старенькие вагоны.
Мы с Лоан сидели рядышком. У нас были билеты, дававшие нам такие же права, как и другим пассажирам, однако нам не повезло: нашей соседкой оказалась толстая-толстая торговка рисом, по ее милости нам пришлось забиться в угол и сидеть, тесно прижавшись друг к другу, освободив место для ее необъятных телес.
— Эй, детвора! Потеснитесь! — шуганула она зычным голосом, и мы тут же послушно выполнили ее приказ, а она привычным движением достала из своей сумки бетель и принялась его смачно жевать, одновременно громко болтая со знакомыми торговками.
Я стала смотреть в окно. Уже бежали назад знакомые рисовые поля, на которых мы не раз ловили рыбу , уже показался оросительный канал, где были гнездовья диких уток: мы иногда наведывались туда за утиными яйцами. А вон и круглый зеленый холм, тот самый, на котором стоит хорошо знакомая пагода. В саду при пагоде мы лакомились сладкими персиками и спелыми красно-оранжевыми плодами папайи. Настоятельница пагоды — добрейшая женщина, а вот старый служка — сущий дьявол. Это он запер меня в темном, пропахшем плесенью чулане и продержал там без еды целые сутки. Я перевела взгляд на подернутую легкой рябью гладь канала, прямого, как стрелка. С этим каналом связано много воспоминаний, потому что наша школа помогала его рыть. Нахлынувшие на меня воспоминания разбередили душу, и мне не хотелось ни с кем говорить. Лоан тоже сидела молча: наверняка она тоже думала о чем-то своем. Когда поезд въехал в первый тоннель, глаза у меня уже были на мокром месте. Мне ни за что не хотелось обнаружить свою слабость перед подругой, поэтому я высунула голову в окно и стала незаметно утирать соленые слезы, градом катившиеся по щекам.
Когда кончился тоннель, по обеим сторонам полотна потянулись невысокие холмы, которым не было конца. Притулившиеся к склонам холмов селения издали были похожи на большие зеленые апельсины.
Вдруг я услышала жалобный детский голос:
— Тетеньки, помогите мне разыскать мою маму! Я потерял ее сегодня утром... Ма-а-ма! Ма-а-мочка! Куда ты пропа-а-ла?
Пассажиры уже сладко дремали под мерный, убаюкивающий стук колес, а сидевшая рядом с нами толстуха торговка давно спала богатырским сном. Из ее широко раскрытого рта вырывались звуки, похожие на шипение кузнечных мехов. Ее приятельницы тоже крепко спали, уронив головы на грудь, поэтому жалобный детский голос привлек внимание лишь немногих.
— Ма-а-мочка, где ты? Отзовись, ма-а-мочка! — жалостно вопил худенький чумазый мальчуган лет двенадцати.
Вдруг он заревел так громко, будто ему ни за что ни про что наподдали. У мальчугана были блестящие черные глаза, обрамленные длинными ресницами. Взгляд этих глаз ни на ком не задерживался, он был прикован к чему-то невидимому. Это невидимое непонятным образом принесло мальчонке беду и оставило его наедине с этой страшной бедой. Худенькие плечики содрогались от рыданий. На парнишке была грязная, изрядно поношенная рубашка в полоску, а не прикрывавшие колен штаны настолько истрепались, что своей бахромой напоминали одеяние дикаря. Вдобавок ко всему, волосы у него сильно отросли и торчали лохмами на затылке, что усиливало сходство с представителем дикого лесного племени. Среди пассажиров нашлись такие, которых тронул жалкий вид парнишки,— это были солдаты, студенты и, конечно же, я и Лоан. Кто-то сочувственно спросил:
— А ты сам откуда?
— Из деревни Леша, это в уезде Хынгйен. Отец бросил маму, и она решила отвезти меня в Лангшон к своему брату, но утром она куда-то пропала... Ма-а-ма!
Закончив свой короткий рассказ, парнишка снова жалостно заревел и стал громко звать маму. Его жалобный голос надрывал душу.
Какой-то молодой парень ласково погладил его по голове:
— Как же ты ухитрился потерять мать, если вы ехали вдвоем? Ты ведь не какой-нибудь глупый несмышленыш!
Мальчуган бросил на парня быстрый взгляд и живо ответил:
— Я заснул, и мама тоже заснула. До этого она сказала, что утром поезд приедет на станцию, там можно купить хлеба. Она хотела сбегать за хлебом. Когда я проснулся, поезд стоял на станции, а мамы уже не было... Поезд тронулся, а мама так и не пришла. Ма-а-ма!.. Ма-а-мочка! Где ты?
Парнишка принялся плакать еще безутешнее. Женщины, сидевшие недалеко от нас, строили догадки:
— Может быть, мать увезла его подальше от дома и бросила, потому что не могла его прокормить?
— Не болтайте глупостей! Послушать вас, так можно подумать, что такие безжалостные встречаются на каждом шагу! Даже тигрица — и та любит своих детенышей, а мать и подавно...
— Тогда почему же этот мальчишка оказался беспризорным?
Каждый строил свои предположения, у каждого были свои догадки.
А мальчуган между тем моргал заплаканными глазами и размазывал грязь по залитому слезами лицу. Один военный достал из кармана бутерброд с мясом и протянул мальчонке:
— Ты небось ничего не ел со вчерашнего вечера? Возьми, поешь! Для начала надо утолить голод.
— Спасибо, дяденька! — ответил мальчуган, но бутерброд не взял.— Найдите мне мою маму! Ма-а-ма!
Отказываясь от еды, мальчуган как бы машинально огляделся по сторонам, в его взгляде сквозила полная безнадежность. Кто-то тихонько заметил:
— Видно, он из хорошей семьи. Такой голодный, а о еде не думает. Все его мысли о матери. Чего только не бывает в нашей жизни!
А мальчонка словно не слышал, что о нем говорят. Неожиданно он остановил свой взгляд на мне. В его взгляде я прочла и удивление, и надежду на сочувствие, и понимание — ведь мы были сверстники. Дети вообще легко находят общий язык друг с другом. И тут я предложила:
— Поезжай с нами до Лангшона, раз у тебя там дядя. Еды на троих у нас хватит.
Женщины живо поддержали меня:
— Вот и правильно. Садись-ка поближе к этим девочкам, ехать вместе вам будет веселее. В Лангшоне мы проводим тебя до отделения милиции. Не плачь, твоя мама найдется...
Парнишка молча посмотрел на нас, потом покосился на толстуху торговку; она продолжала храпеть с широко раскрытым ртом, и ее сейчас не волновало ничего на свете.
Сердобольная толстушка Лоан с готовностью полезла за нашей сумкой, в которой было много всяких вкусных вещей: и пироги с рубленым жареным мясом, и колбаса, и лепешки из сваренного на пару клейкого риса, и поджаренный рис с медом.
— Видишь, сколько у нас еды! — сказала Лоан.— Голодным мы тебя не оставим!
Мальчонка притих и нерешительно сел напротив нас. Как ни уговаривала Лоан нашего нового подопечного хорошенько подкрепиться, он взял только кусок пирога из клейкого риса с мясной начинкой. В глазах мальчика застыла такая тоска, что мы с Лоан сочли неудобным приставать к нему с вопросами.
А наш поезд все бежал по рельсам. Мерно стучали вагонные колеса: тук-тук, тук-тук. За окном по-прежнему проплывали холмы, но теперь они были повыше. Вдали уже виднелись скалистые горы, у подножья которых зеленели леса. Деревни, похожие издали на огромные зеленые апельсины, больше не попадались, им на смену пришли горные селения, которые лепились к склонам высоких холмов или прятались в долинах. Поначалу я не могла оторвать глаз от незнакомых пейзажей, но монотонный скрежет вагонов и мерный стук колес отвлекали от дум, усыпляли. Я почувствовала, что у меня тяжелеют веки и глаза начинают слипаться. Тогда я прислонилась головой к спинке сиденья и задремала. Сквозь открытое окно до меня доносилось дуновение ветерка, который приятно холодил кожу и ласково трепал волосы. Ветер приносил с собой чудный запах рисовых полей и далеких садов. Мне приснилось, что я лечу на гнедом скакуне. Красавец конь легко несет меня на своей спине, а вокруг громоздятся синие горы — как в далеком пограничном районе, где служит мой отец. Конь поднимает меня на вершину высокой-высокой горы — там, я знаю, должна быть пограничная застава. У заставы конь веселым ржанием оповещает о моем прибытии. Ржание отдается эхом в горах, нарушая тишину сурового края. Я вижу площадку с мачтой, на которой полощется флаг, а чуть поодаль стоит постройка из бамбука. Оттуда выходит мой отец и быстро идет навстречу, он радостно кричит на бегу: «Ко мне приехала моя дочурка, моя маленькая Бе! Ну не молодчина ли? — обращается отец к своим товарищам-пограничникам.— Взяла и приехала к нам на заставу!»
Я почувствовала, как кто-то потряс меня за плечо, но, к моему удивлению, это был не отец. Я протерла глаза и увидела толстую торговку с губами, красными от бетеля. Это она трясла меня за плечо и громко кричала мне в ухо:
— Подъезжаем к станции Войсо! Вам с подругой надо сходить?
— Да нет же, нам еще очень далеко ехать.
Толстушка Лоан сладко потянулась и встрепенулась. Судя
по всему, она спала таким же безмятежным сном, как и я. В это время из репродуктора раздался строгий женский голос:
— Уважаемые пассажиры, наш поезд прибывает на станцию Войсо. Перед выходом из вагонов проверьте свои вещи. Выходя из вагонов, соблюдайте порядок. Не задерживайте движения при выходе, быстро проходите вперед. Соблюдайте порядок, дожидайтесь своей очереди, не создавайте сутолоки — ею могут воспользоваться дорожные воришки.
Наши молодые и пожилые соседки повскакивали со своих мест и принялись торопливо проверять свои карманы, мешки и корзинки. Им не терпелось водрузить себе на плечи коромысла с поклажей и скорей сойти с поезда. Я высунула голову в окно, чтобы разглядеть станцию. Отсюда начинались уже предгорные районы. Вдруг я услышала испуганный голос Лоан:
— Ой, Бе! А где же наш рюкзак?
Я обернулась, задрала голову вверх и с ужасом убедилась, что на багажной полке нашего рюкзака нет. Рюкзак с одеждой и со всеми необходимыми для путешествия вещами непонятным образом исчез. Только тут я обратила внимание на то, что мальчугана, потерявшего маму, тоже нигде нет, а ведь он сидел напротив нас и тихонько всхлипывал. Теперь залилась слезами толстушка Лоан:
— Все пропа-а-ло... Вся одежда, все вещи... Что нам теперь де-е-е-лать? А-а-а...
Я вспомнила, как совсем недавно складывала в рюкзак свою летнюю и зимнюю одежду и барахлишко Лоан. В рюкзаке был и конверт с планом дороги до заставы. В рюкзаке лежала масса вещей, которые мы с Лоан купили для моего отца и его товарищей: нитки с иголками, ментоловое масло, пуговицы, почтовые марки, мятные пастилки от кашля, цукаты с лакрицей, килограмм постного сахару — я слыхала, что все это нужно бойцам на погранзаставе в горах. Я даже прихватила для отца толстую книгу, чтобы он читал в свободное время. Но это еще не все: вместе с рюкзаком исчезли и запрятанные туда деньги, а также серебряная танцовщица, которую подарила толстушке Лоан ее бабушка. О небо, мы разом лишились всего нашего состояния! А оно представлялось нам немалым... Отправляясь в это полное риска путешествие, я уж никак не могла предположить, что с нами приключится такая беда. Куда проще было представить, что где-то на далеком перевале нам повстречается тигр или из густых зарослей возле дороги выскочат разбойники,— я слыхала, что в прежние времена в лесах укрывались разбойники, которые отнимали у путников деньги! Кому могло прийти в голову, что беду нам принесет щуплый на вид мальчишка!
Лоан между тем уже плакала навзрыд.
Мне потребовалось сделать над собой усилие, чтобы тоже не зареветь вместе с ней,— я просто не могла себе позволить уронить себя в глазах подруги.
Как-никак, это я взяла на себя роль вожака, и поэтому мне не пристало отчаиваться. Лоан тем временем все плакала, и это заметили наши соседки, они стали участливо расспрашивать, что у нас случилось, а когда узнали, в чем дело, то немало подивились.
— Вот тебе на... Оказывается, нынешние воришки сумеют сыграть роль не хуже знаменитых киноактеров! А я-то уговаривала этого мошенника поесть! — в изумлении говорила одна из женщин.
— А ведь с виду такой приличный, такой смирненький... Кто бы мог подумать, что он жулик!
Толстая торговка, которая сидела рядом с нами, презрительно скривила потрескавшиеся губы:
— Эх, вы, простаки! Как это вы не догадались меня разбудить? Я бы мигом выставила этого малолетнего прохвоста из вагона! Я-то его знаю! Он попадается мне на глаза всякий раз, когда я еду мимо здешних мест. То он изображает, будто потерял мать, то жалуется, что его выгнал из дома злодей отчим, то прикидывается, будто его обобрали в пути и он, бедняга, оставшись без вещей, без денег, собирает на билет до дому... Те, кому приходится ездить на этом поезде по торговым делам, знают этого парня как облупленного, поэтому он остерегается иметь с нами дело: едва увидит, тут же улепетывает. А вас он ловко провел. Попадись он мне под руку, я бы оттрепала его за уши так, что у него глаза на лоб повылезли...
Закончив свой монолог, торговка сплюнула бетель и направилась к выходу. На прощание она сказала нам:
— Это вам, глупышки, наука наперед! Вы из порядочных семей, таких, как вы, разные жулики и мошенники только и высматривают. А их нынче развелось немало. Будете легковерными — пропадете!
Я удрученно смотрела на сумку с едой, которая стояла у нас под ногами, и мучительно раздумывала: продолжать путь или возвращаться назад? Большая часть дороги впереди, а нас уже успели обобрать, надеяться нам не на кого, и ждать от кого-либо помощи не приходится. Не лучше ли уж вернуться в наш городок, где нас ждут наши мамы? Но что мы скажем соседям, учителям, товарищам? Представив, какие сочувственные, какие любопытные взгляды они будут бросать на нас, я замотала головой. В конце концов меня и Лоан будут гладить по голове и утешать примерно так: «Эх, вы, мечтательницы! Недаром говорят: небо лягушке, сидящей на дне колодца, кажется не больше его крышки! Хорошо, что вовсе не пропали, сыскались...»
А может быть, нам скажут вот что: «Сидели бы себе дома да кур растили, помогали бы матерям по дому. А то еще молоко на губах не обсохло, а тоже мне, путешествовать, видите ли, отправились».
Представив себе, что мне, вполне возможно, придется выслушать такое, я вспыхнула от стыда. Неужели я и впрямь ни на что не способна? Я вспомнила жизнь Горького. Ему приходилось зарабатывать на жизнь и мусорщиком, и чистильщиком сапог, и поденщиком... И все-таки он стал великим писателем, имя которого известно всему миру. А если и я попробую жить, как Горький? Не потому, что меня манит писательская слава, а потому, что мне нужно раздобыть денег на дорогу до далекой погранзаставы, где служит отец.
Я сказала Лоан решительным тоном:
— Перестань реветь! Слезами горю не поможешь. Ничего, найдем выход из положения.
И я шепнула Лоан на ухо, что у нас еще есть сто семьдесят донгов. Это из тех денег, что дала мне Лоан, из тех самых двухсот. Тридцать донгов я тогда оставила Кау и его матери, а остальные сто семьдесят зашила в специальный карманчик в брюках. На эти деньги мы сможем купить по смене одежды и даже по ватнику. На то, что останется, будем жить: конечно, на еде придется здорово экономить, иначе нам не хватит на автобусные билеты до Каобанга. От Каобанга, правда, надо еще добраться до Кхауфай, где находится погранзастава, но об этом пока рано думать. Лоан перестала плакать и слушала развесив уши. Она вообще привыкла во всем полагаться на меня. Надо сказать, что нрав у нее был беспечный и она была неспособна на долгие раздумья.
Не прошло и десяти минут, как Лоан окончательно успокоилась, достала из сумки колбасу и принялась с аппетитом ее уплетать. Увидев на холме горного козла, она захлопала в ладоши и весело засмеялась. Я тоже подкрепилась, но беспокойные мысли не шли у меня из головы. Впереди нас ждала полная неизвестность. Я с тревогой думала о том, чем закончатся наши приключения. За окном вагона проплывали покрытые зелеными джунглями горы. На их склонах еще играли лучи послеполуденного солнца, а из глубины джунглей уже выползала темная мгла. В вагоне загорелись тусклым красноватым светом электрические лампочки, запрятанные в металлические сетки. Пассажиры успели и поесть, и вдоволь наговориться друг с другом и теперь мирно дремали. Лоан уронила голову ко мне на плечо и тихонько посапывала. А мне было не до сна. Я сидела и смотрела в окно на причудливые очертания гор. Не промелькнет ли там огонек? Бабушка говорила мне, что тому, кто увидит в ночной тьме огонек, будет сопутствовать удача. Когда наш поезд вползал в горное ущелье, я вдруг увидела огонек — крошечную ярко-красную точку, мерцавшую в ночной долине. Похоже, это одинокий путник освещал себе путь факелом. Ему, конечно, и в голову не могло прийти, что своим факелом он зажег свет надежды в душе перепуганной девчонки: в ту минуту я поверила, что отныне мне будет сопутствовать удача.