Наша собака какая-то ненормальная. Во всяком случае, так говорит наш учитель, а ему лучше знать. Нос у нее там, где положено быть хвосту, и не только нос, вся голова там. А хвост у нее на месте головы. Но это не имеет значения, потому что у нее и шерсть растет неправильно, не в ту сторону, так что в конечном счете лежит она все-таки как надо, от головы к хвосту. Но голова все время гоняется за хвостом, только никак не может его поймать.
Я еще забыл сказать, что у нашего пса всего три лапы, по крайней мере у него редко бывает больше трех, потому что четвертую он кому-нибудь дает. В мороз он не прочь «пропустить стаканчик», потому что, говорит он, «холод прямо-таки собачий». И мне кажется, при этих словах он покатывается со смеху.
— Кто же так пишет про свою собаку?—сердится учитель и начинает меня чехвостить.—Собак таких не бывает, и говорить они не умеют, пора бы уже знать,— распекает меня учитель, и видно, как он свирепеет на глазах.
— Держи хвост морковкой!—шепчет с задней парты Хелена, и я читаю дальше: «Наша собака действительно какая-то ненормальная. Однажды на псарне она посадила под замок управляющего и несколько дней продержала его на одной собачьей похлебке. То-то же управляющий лаялся, когда мы пришли ее забирать! А еще у нашей собаки только пол-уха: папа говорит, она всех слушает вполуха».
— Даже не знаю, что с тобой делать,—сердится учитель.— Это уже не смешно. Если тебе все спускать с рук, гладить по шерстке, ты никогда не перестанешь рассказывать про своих диковинных зверей. Чего я только не наслушался! Собачья должность! То канарейка Мими, которая вечно улетала на пасху. То жираф Эйфель со своей погремушкой. А то еще черепаха была, не помню, как ее звали, ну эта, чревовещательница, которую выбра-ли председателем партии или кем там...
— Секретарем,— подсказываю я.
— Не перебивай меня,— говорит учитель.— Потом потянулась вереница разномастных морских свинок, поросят, жеребят, телят, всяких там Касторов и Поллуксов... Откуда ты только понабрался этих диковинных имен? Еще цикада была... как там ее звали?
— Вот-вот, цикада Лулу. Точно. Стоит тебе услышать про какое-нибудь экзотическое животное, как ты тут же пишешь о нем сочинение. Поначалу я на все смотрел сквозь пальцы, это ты должен признать. Но нельзя же до бесконечности потакать человеку. Волосы встают дыбом, как подумаю, что ты учудишь в другой раз. Ты мне совсем голову заморочил,— говорит учитель.— Иногда мне кажется, что все это кошмарный сон, и приходится ущипнуть себя за заднюю ногу, чтобы убедиться: нет, я не сплю, свернувшись калачиком в своей корзинке. Я уже начал вскакивать по ночам. С ума можно сойти. Кто тут у кого идет на поводу: вы у меня или я у вас? Подумайте об этом, когда в следующий раз соберетесь ругать школу. А сочинений про зверей мы больше писать не будем,— говорит учитель.
Тут уж он расходится всерьез и заливается лаем.