Помню, мне снилось, что я проснулся. Доносившиеся из соседней комнаты голоса—папин и мамин—сплетались в темной спальне в таинственный, непостижимый для меня узор. Я привстал и в тот же миг соскользнул к спинке кровати. Надо мной пробивалась полоска света.
Я попробовал подняться—и вот уже стоял на спинке кровати, как на плоту в неведомом, бушующем океане. Потянувшись, ухватился за шнур от занавеси. Занавесь ударила меня по лицу, и сверху, с неба, полился свет. Исчезли и деревья, и склон, поросший травой, остались лишь белые облака на размытом голубом небе.
Я перебрался на стену, уперся ногами в большую картину с изображением щенка. Мебель стояла на своих местах, если «стояла» — верное слово. Скорее, висела. Потому что дом лежал на боку, словно его аккуратно повалило землетрясение.
Осторожно двинулся я по стене к двери и обогнул дверной косяк. В кухне сидели папа и мама, точнее, лежали, каждый — на своем стуле, папино лицо было обращено вверх, а мамино—вниз. Они обернулись и увидели меня.
— Дом накренился,—пробормотал я.— Я не могу уснуть. Все падает. Наверное, было землетрясение.
— Глупости,—возразила мама.—Это тебе приснилось. Иди-ка сядь, выпей молока, и все пройдет.
И она пододвинула мне стул. Пол стоял передо мной как стена. Я перелез через створку двери, пробрался между полочек с пряностями и по шкафу-сушилке подошел к столу.
— Как же я сяду? Я упаду,—сказал я.
— Не выдумывай,—ответил папа.—Хватит играть. Иди и садись.
Я потянулся и ухватился за сиденье, потом поднялся, к держась за край стола, и ногами обвил ножки стула.
— Папа, можно сесть рядом с тобой?—попросил я.—Так мне будет удобнее.
Лежа на своем стуле, папа налил в рот кофе — сверху.
— Странное желание,—удивился он.—Ну садись.
— Может, у мальчика температура?—заметила мама и перегнулась через стол.
Сейчас все упадет, подумал я, все—чашки, блюдца, кофейник —упадет прямо на нас. Я зажмурил глаза. А когда открыл, все было по-прежнему, только повернуто набок. Я посмотрел на небо.
— Видишь,— сказал я папе,— небо прямо над нами.
— Оно всегда над нами, малыш,— ответил папа и обменялся с мамой выразительным взглядом.— Вот твое молоко.
Молоко потекло мне в рот, а еще — по щекам и за шиворот.
— Опять!—рассердился папа.— Когда же ты научишь его вести себя за столом?
— Я?—переспросила мама.— Почему все должна делать именно я?—И поднявшись, все так же горизонтально, она с чашкой кофе направилась в гостиную. Из чашки не выплеснулось ни одной капельки. Я уже больше не мог смотреть на небо.
— Спасибо за молоко,— поблагодарил я и встал из-за стола, но тут же шлепнулся на стену. Поднявшись, я так же, как пришел, выбрался из кухни. Карабкаясь по створке двери, приостановился и поглядел на папу: ноги его упирались в стену, колени смотрели в потолок.
— Ты совсем ничего не замечаешь?—спросил я.— Не видишь, что с нашим домом?
— Сегодня воскресенье, поспика еще немного, и твои нелепые фантазии улетучатся.
Но они не улетучились. Когда после долгих уговоров я оделся и выбрался по стене коридора в сад, то увидел: деревья торчат из земли, как из стены. Вся земная поверхность стояла вертикально. Отпусти я дверь и сделай шаг вперед—полетел бы кувырком прямо к лесной опушке: живая изгородь вряд ли бы удержала меня. Я подобрался, нацелился на березу и, скользнув вниз, очутился на ее стволе. Рядом стеною высилась поросшая травой земля. По этой земле-стене, словно муравьи, сновали машины, бегали вверх-вниз собаки, а мама кричала:
— Ты почему лежишь?! Почему ты так странно стоишь?!
Надо их разбудить, подумал я, другого выхода нет. Пойду осторожно по стволу березы, тогда они сами увидят: что-то случилось.
— Что-то случилось! — услышал я мамин возглас.— Иди взгляни!—позвала она папу.— И они протиснулись в опрокинутый дверной проем, а дом в любую минуту мог сорваться и покатиться вниз по зеленому склону, через дорогу, в лес. Отвести беду невозможно, и один только я понимал это.
Сделав шаг-другой к верхушке березы, я ощутил под ногами трепет испуганного дерева.
— Невероятно! — воскликнул папа и направился ко мне. С одной стороны от меня было небо, с другой— земля. Чуть что—и я сорвусь в пропасть между ними и навеки исчезну. Папа стоял надо мной, словно забитый в стенку гвоздь. Я протянул руки, чтобы поддержать его, если он вдруг начнет падать, он тоже протянул руки и сдернул меня со ствола.
— Помогите! — закричал я: мне почудилось, что мы оба падаем вниз с бесконечного обрыва земли.
Потом я почувствовал, что подымаюсь вверх, как бы на воздушном лифте, словно я перышко, или же тяжелее, чем земной шар со всем, что на нем есть; меня внесли в дом, положили на кровать, укрыли одеялом и сказали:
— Надо измерить ему температуру. Подниматься по дереву, как будто оно лежит! Да, что-то с ним творится неладное!
— Ах ты плутишка! — прибавил, смеясь, папа.
Стоя на кровати, я видел над собой папу и маму. Я зажмурился. Помню, я подумал: это сон. На стене, которая прежде была потолком, я увидел тени деревьев. Я взглянул наверх. Деревья высились за окном: неподвижные кроны, темные и светлые, задумчивые сосны, переливающаяся, сверкающая береза. Значит, все вернулось на свои места.
Я привстал и соскользнул к спинке кровати. Она покачнулась, и я провалился в пылающую темноту, сомкнул глаза, и меня унесло, как подхваченную вихрем искру.