Посидев у очага ровно столько, сколько требовали приличия, Линь вдруг заторопился.
— Большое вам спасибо, доктор,— обратился он к фельдшеру Тиню официальным тоном.— Я приказал одному из моих бойцов проводить вас до самого уездного центра. Когда вы отправитесь в обратный путь: прямо сейчас или рано утром?
— Прямо сейчас,— не раздумывая ответил фельдшер Тинь.— У меня в больнице есть несколько очень тяжелых больных. А ездить по ночам мне не привыкать.
Линь вышел из кухни на лестницу, приложил руки рупором к губам и громко закричал: «Ау-у-у!» Гора Кхауфай немедленно отозвалась многократным раскатистым эхом. Я давно заметила, что в ночной тишине эхо звучит особенно долго и тревожно. Линь прокричал свое «ау» три раза, потом вернулся назад и сказал мне:
— Нам пора на заставу. Отправимся прямо сейчас. Ты не боишься?
— А чего бояться? — храбро ответила я.
Фельдшер Тинь добродушно захохотал:
— А моя землячка — молодчина!
После этого мы пожали друг другу руки. На прощание фельдшер сказал, чтобы я обязательно навестила его, если окажусь в уездном центре.
Мы вышли проводить фельдшера. Старейшина осветил лестницу факелом. Внизу стояли все те же лошади: одна вороная, друга рыжая. От холода они били копытом. Старейшина задал им корму. Со стороны горы вдруг послышался протяжный свист. Вскоре мы увидели дрожащее пламя: кто-то приближался к нам, держа в руке факел. Еще несколько минут — и из темноты вышел ефрейтор Шиу, за спиной у него висел автомат, у пояса — пистолет.
— Разрешите доложить: ефрейтор Шиу явился по вашему приказанию,— отчеканил Шиу, отдав честь Линю по всей уставной форме.
— Выполняйте задание! — приказал ему Линь.
— Слушаюсь! — ответил Шиу.— Где доктор, которого я должен сопровождать?
— Здесь, здесь,— поспешно отозвался фельдшер Тинь
Видно было, что заботливое отношение пограничников ь
обрадовало, и смутило фельдшера. С санитарной сумкой иг плече, он легко вскочил на вороную лошадь, потом нагнулся и протянул мне руку. Мы с ним попрощались еще раз.
— Будешь в уезде, обязательно зайди ко мне в больницу, моя маленькая землячка! Хорошо? — напомнил фельдшер Тинь.
— Хорошо,— ответила я таким звонким голосом, что скалы тут же отозвались эхом, словно передразнивая меня.
Не выпуская из руки факела, Шиу сел на рыжую лошадь и пришпорил ее. Дрожащее пламя мерцало некоторое время в ночной мгле, потом исчезло из виду.
Я спросила у Линя:
— А что они будут делать, когда догорит факел?
— У Шиу есть фонарик, а факел он зажег потому, что бережет батарейки,— ответил Линь.
Линь пожелал спокойной ночи старейшине, тот поднялся по лестнице и скрылся в доме.
— А теперь в путь,— сказал Линь, доставая из кармана мой шерстяной шарф.
Я надела шарф на голову, закрыла шею. В горах шерстяной шарф — предмет первой необходимости, так же как ватник, носки и перчатки.
Линь хлопнул меня по плечу, я даже вздрогнула от неожиданности.
— О чем ты задумалась? — спросил он.— Расскажи мне что-нибудь веселенькое. Это у тебя иногда получается...
— Мне хочется поскорее добраться до заставы,— ответила я.
Вскоре мы были на месте. Не успела я переступить порог, как на мне повисла Лоан. Я стала расспрашивать ее о новостях, но когда вошла в большую комнату, где была печурка, то буквально обомлела, увидев там человек сорок пограничников. В печурке дружно горели дрова, пламя освещало худые обветренные и усталые лица бойцов. Увидев меня, несколько человек в один голос воскликнули:
— А вот и Бе, дочь нашего командира!
— Какая симпатичная девчушка! Командир не раз рас-сказывал о ней!
Я растерянно огляделась, и меня охватила смутная тревога. «А где же отец?» — напряженно думала я. Меня вдруг начало трясти. Тогда я попыталась взять себя в руки и снова обвела взглядом сидевших вокруг меня пограничников: отца среди них не было.
— А где отец? — спросила я, ища глазами Линя.— Где мой отец?
Один из пограничников — он выделялся среди других высоким ростом — взял меня за руку и подвел к печурке:
— Ты совсем замерзла, погрейся. Сейчас я тебе все объясню.
Я нетерпеливо вырвала свою руку из его большой сильной руки и почти закричала:
- Я не хочу греться! Сначала скажите, что с моим отцом! Где он?
Тогда я услышала тихий голос Линя:
— Твой отец ранен, поэтому здесь его нет.
У меня что-то оборвалось в груди, на глаза навернулись слезы, но я не позволила себе разрыдаться.
— Куда отвезли отца? — спросила я требовательным тоном.
— Он в госпитале,— мягко ответил высокий пограничник, который только что держал меня за руку.— Ты не беспокойся, все будет в порядке. Твой отец скоро вернется на заставу, и вы встретитесь.
— Я поеду к нему в госпиталь. Я поеду к отцу. Слышите?
Тут выдержка окончательно изменила мне: из моих глаз
градом покатились горячие слезы, и я разразилась горькими рыданиями. Перед моим мысленным взором пронеслись печальные события, которые заставили меня отправиться в это полное опасностей путешествие. Я ехала сюда, чтобы поделиться своими горестями с отцом, но отец сам попал в беду. Я так долго ждала того дня, когда смогу наконец выплакаться на груди у отца, а вместо этого на меня свалилось новое горе. Никто из пограничников не пытался меня утешить: все поняли, что мне надо выплакаться. В конце концов слезы принесли облегчение, я почувствовала страшную усталость, меня сморил сон.
Проснувшись утром, я первым делом сказала Лоан:
— Я поеду к отцу в госпиталь, а ты останешься здесь.
— Ты любишь приказывать, от тебя не знаешь, чего ожидать. То несешься в селение Кхум и, не раздумывая, бросаешь меня одну, теперь ты помчишься в госпиталь, а до меня тебе дела нет. Хватит мною командовать,— решительно сказала Лоан.
— Но в пути будет трудно. Тут тоже водятся тигры. И не только тигры: на нас могут напасть бандиты.
Лоан упрямо замотала головой:
— Ну и пусть! Одну я тебя не отпущу: куда ты, туда и я. Так и знай!
— Хорошо, я согласна. Отправимся в путь сегодня же, сразу после завтрака.
Все отделения несли службу на своих боевых постах. В казарме остались двое: вчерашний рослый пожилой пограничник и еще один, тоже в возрасте. Они угостили меня и Лоан рисом, рассказали о себе.
Потом вошел сержант и сказал:
— Лошади готовы, еда на дорогу тоже. Я приказал Линю и еще одному бойцу — он вьетнамец и к тому же лучший стрелок в роте — проводить вас обеих до госпиталя. Ну как?
—. Огромное вам спасибо,— ответила я.
У казармы нас ждал Линь и еще один пограничник, очень маленького роста. Оба они суетились возле трех лошадей.
— И снова в путь! — сказал мне Линь.
Он и низенький пограничник двинулись вниз по крутой тропинке, ведя под уздцы лошадей. Попрощавшись с командирами, я и Лоан побежали догонять Линя и низкорослого пограничника. Лоан несла сумку с одеждой, а я шла налегке. Так захотела сама Лоан, сославшись на то, что я устала за последние дни больше, чем она.
Полковой госпиталь находился в старом лесу. Брезентовые палатки стояли среди могучих деревьев, раненые лежали на легких раскладушках, которые можно было в случае необходимости быстро собрать и перенести в другое место. Между палатками сновали врачи и медсестры в белых халатах. Я вдруг поняла, что где-то рядом идет война, это скрытая война, но она настоящая, жестокая и суровая. Здесь не грохочут артиллерийские орудия, не сотрясают землю взрывы, не поднимаются в атаку дивизии. Эта война с бандитами идет высоко в горах, в глухих недоступных местах, она затяжная и требует от бойцов большой выдержки и выносливости.
Я с любовью и гордостью подумала о своем отце, который, несомненно, обладал этими качествами.
Дежурный проводил нас до палатки, где лежал мой отец.
— Капитан By Динь Тунг, к вам пришли! — крикнул он.
Отец лежал, повернувшись лицом к брезентовой стенке.
Похоже, он дремал. Услыхав голос дежурного, он перевернулся на другой бок.
— Отец! — тихо позвала я, подошла к койке, опустилась на колени и прижалась щекой к его щеке.
— Моя маленькая Бе, моя дорогая малышка...— прошептал отец и закрыл глаза.
В уголках его глаз — там, откуда расходились лучиками тонкие морщинки,— заблестели слезинки. Я с удивлением смотрела, как слезинки тихо катились по вискам: никогда в жизни я не видела отца плачущим.
— Отец, тебе очень больно? — спросила я, не узнав своего собственного голоса.
Я чувствовала, что вот-вот разревусь, и действительно, из моих все еще распухших глаз брызнули слезинки. Я даже удивилась: ведь вчера я рыдала так долго и так горько, что, казалось, выплакала все слезы, а сейчас они снова текли ручьем, капали на жесткие и пыльные отцовские волосы. Видно, во время затянувшейся операции по уничтожению бандитской шайки у отца не было возможности вымыть голову. Бороду отец тоже давно не брил, она больно колола мне лицо. От отца пахло порохом, дезинфицирующими средствами и бинтами... Отец покрывал поцелуями мои щеки, мои волосы, и я впервые в жизни не вырывалась.
Оба пограничника, которые доставили нас в полковой госпиталь, попрощались с моим отцом и отправились назад, на погранзаставу, а мы с Лоан остались в госпитале. Мы помогали санитаркам кипятить воду, менять повязки раненым, умывать их и мыть им головы, мы пришивали к гимнастеркам пуговицы, чинили одежду. Мы учились быть терпеливыми и выносливыми. У персонала госпиталя было чему поучиться: мы восхищались самоотверженностью и трудолюбием многих санитарок и медсестер.
Если мы с Лоан не сидели возле постели моего отца, если не помогали медикам, то ходили в лес за молодыми побегами бамбука или за грибами. Неподалеку от госпиталя протекала довольно глубокая горная речка, в которой водилось много рыбы. Повар научил нас ловить рыбу удочкой, и мы стали каждый день ходить на рыбалку.
Там, где река была мелкой, оказалось много моллюсков. Иногда мы с Лоан вставали пораньше и шли за моллюсками, из которых варили отличный бульон. Он хорош, если в него положить перечные листья. Такой бульон нравился многим раненым, но больше всех — моему отцу. Однако ловить моллюсков в быстрой речке — дело далеко не простое. Куда проще собирать грибы. Уже наступила весна, часто шли дожди, и после каждого дождя на гнилых пнях появлялись целые колонии опят, в траве прятались маслята, иногда мы находили шампиньоны, а что может быть лучше шампиньонов? Грибы мы готовили с соусом из креветок и мясными консервами, получалось очень вкусно. А грибной суп, который мы варили, нравился всем: начиная от главного врача госпиталя и кончая дежурным бойцом. Если два-три дня подряд мы не варили этот суп, нас начинали просить:
— Наши маленькие Белоснежки, почему бы вам не пойти в лес за грибами?
— Без вашего грибного супа обед не в обед!..
Конечно, нас полюбили в госпитале не только за то, что мы доставляли раненым и персоналу маленькие радости, но и это сыграло свою роль. Отец мало говорил, но по его глазам было видно, что он нами доволен. Он быстро шел на поправку, раны на руках почти зарубцевались. Пока отец был беспомощным, я умывала его, брила, причесывала. Отцу очень нравилось, когда я сидела у его постели и рассказывала о своем удивительном путешествии. Каждый день я рассказывала понемногу, потому что медсестра предупредила меня:
— Не надо слишком утомлять капитана Тунга.
Отец, однако, просил меня не упускать никаких подробностей. Особенно он интересовался тем, что случилось в школе, хотя мама подробно написала ему об этом в письме. О чем бы я ни говорила, отец готов был слушать меня до бесконечности, его интересовало все: видимо, неся год за годом службу на далекой заставе, он очень истосковался по мне и маме.
— Разве тебе интересно слушать про Ли и худышку Зунга? — удивлялась я.
— Конечно, интересно,— ответил он.— Ведь они из нашего города. Ну, рассказывай дальше!
Отец слушал очень внимательно, не отрывая от меня восхищенного, влюбленного взгляда. Шли дни. И вот однажды мы с отцом получили письмо от мамы. В тот день лечащий врач сообщил, что на следующей неделе отцу совсем снимут повязку. Письмо пришло на заставу Кхауфай, а оттуда нам его привез Линь.
— Все бойцы шлют вам большой привет и ждут не дождутся, когда вы вернетесь на заставу,— сказал Линь отцу, потом посмотрел на меня и Лоан и полез в вещевой мешок: — А это вам гостинцы. Бойцы посылают вам немного медовых лепешек и рисовых хлопьев.
— Поблагодарите от моего имени бойцов и напомните им, чтобы они были бдительными,— сказал отец с улыбкой.— У бандитов по ту сторону границы есть база, и через некоторое время они предпримут новую вылазку. Ситуация вам ясна?
— Так точно, товарищ командир,— отчеканил Линь.
— Напомните моим заместителям, чтобы разрешили отпуска бойцам из народности мео и народности лоло. Вот и все. Отправляйтесь назад пораньше. Да, чуть было не забыл спросить: как наши лошади?
— Могу доложить: лошади на погранзаставе Кхауфай в отличном состоянии,— ответил Линь с гордостью.
Потом он попрощался и отправился в обратный путь. Мы проводили его до горной речки. Пока мы провожали Линя, отец, конечно, прочитал письмо от мамы. Как только я вернулась, он протянул его мне.
— Читай,— сказал отец. Голос у него был взволнованный.
— Что-нибудь случилось? — насторожилась я.
— Читай, читай!
Я посмотрела на Лоан, Лоан — на меня. После этого я нерешительно развернула письмо, сложенное в восемь раз.
Мы наклонились над письмом, и каждая стала читать его про себя.
«Дорогие мои!
За все это время я получила от тебя, Бе, одно-единственное письмо. То самое, которое ты написала, пока вы дожидались, когда подойдет ваша очередь за билетами на автобус до Каобанга. С тех пор не было ни единой весточки, но я все же верю, что ты и Лоан благополучно добрались до погранзаставы, потому что с вами Кхиет, племянник дяди Мока. О дяде Моке и Кхиете невозможно читать без волнения. Этим людям мы все обязаны до конца нашей жизни, мы никогда их не забудем. Я здорова. Тетя Лыу живет у меня, она опять продает жареные пирожки в маленькой лавочке. У нее всегда полно покупателей, она стала прежней неунывающей тетей Лыу, так что пусть Лоан не беспокоится за нее. Самое радостное событие случилось совершенно неожиданно для меня. Через месяц после того, как ты уехала из дома, в моей школе появился сотрудник из министерства просвещения. Представляешь, он приехал из Ханоя! Меня вызвали в управление народного образования провинции. Прямо с урока! Там, оказывается, меня ждал заместитель министра просвещения, специально приехавший из столицы. Он выслушал меня и вежливо поблагодарил. Вечером ко мне пришли твои учителя — классный руководитель Тхе и математик Бать, они сказали, что их тоже приглашали к заместителю министра. Он интересовался делами в школе, тобой и директором, затребовал твое дело и еще несколько других дел. А через неделю в твоей школе состоялся бурный педсовет, на нем резко критиковали директора. Как всегда, самым решительным был твой классный руководитель. Ровно через три недели приказ о твоем исключении из школы был отменен. Дорогая моя девочка, узнав об этом, я заплакала от радости. Вот какое у нас счастье! Надеюсь, что отец здоров. Он очень давно не был в отпуске. Как было бы хорошо, если бы вы приехали вместе. На этом кончаю. Передайте от меня привет Лоан и бойцам на погранзаставе.
Любящая вас мама».
Я оторвала глаза от письма и посмотрела сначала на отца, потом на Лоан. Глаза отца светились от счастья. Лоан тоже была вне себя от радости. От избытка чувств я крепко обняла ее. Некоторое время мы все трое молчали. На душе у меня стало легко и светло — как в новогоднюю ночь в том далеком селении Муон.
«Я возвращаюсь с победой!» — хотелось мне крикнуть на все джунгли и услышать, как скалистые горы, обступившие живописные долины, отзовутся гулким радостным эхом.